очередной виток, укутавшись в невесомую вуаль, сотканную из хрусталиков льда. Еще не снег, совсем не то пышное одеяло, что в это время укрывает землю в Турийских лесах, но уже и не та яркая необыкновенная осень, что горела пожаром еще вчера. Казалось, деревья – это диковинные леденцы из топленого сахара, которые выдумщик-кондитер обсыпал снежной пудрой. В свете раннего утра они блестели, придавая пейзажу вокруг какой-то зачаровывающий оттенок сказки.
– Ух ты! – не сдержав восхищения, выдохнула я, и облачко пара сорвалось с моих губ. Было зябко, но я лишь понимала это. С некоторых пор понятие холода вдруг стало чем-то несущественным.
– Это твоя первая осень в Мидорэ? – Голос Китарэ раздался со спины.
Как и утро, этот голос казался высеченным изо льда, но сегодня он звучал иначе. Как странно, что некто вроде меня ощущал подобные оттенки. Кажется, я медленно, но верно превращалась в самую настоящую девицу рядом с ним.
– Да, – ответила я, стараясь передать улыбку сквозь взгляд и не кривя при этом губы.
– Каждый сезон, – заговорил он, проходя мимо меня, давая понять, что продолжим разговор уже на ходу, – в Мидорэ удивителен. Есть теория, что все из-за того, что через город проходит множество энергетических потоков и здесь самое крупное место силы в стране.
– Ты не находишь, что это как-то скучно?
Китарэ задумчиво поджал губы и нахмурился, потом как-то по-детски усмехнулся и посмотрел на меня. Сегодня в его глазах плескались такие искренние смешинки, что мне стало немного не по себе. Может, они с Рэби выпили с утречка пораньше? Один пляшет так, что полы ходуном ходят. Второй смеется, что само по себе уже из ряда вон, так еще и непонятно над чем.
– Я не знаю, как сделать эту теорию веселой.
Наверное, я должна была поддержать шутку, но шутник из меня был еще хуже, чем из Рэби танцор. Я не знала, что сказать, и машинально улыбнулась, совершенно забыв, что моя даже самая искренняя улыбка может быть истолкована как насмешка и способна отбить желание говорить даже у последнего болтуна. Парящие, да за что же?!
Китарэ вдруг замолчал, а я готова была провалиться на месте. Он улыбался?! Демоны его разорви! Впервые он так улыбался, а я просто состроила ему рожу из разряда: «Ха, даже умного придумать ничего не можешь?» Единственной моей сильной стороной, как мне кажется, всегда была прямолинейность. Умение принимать свои недостатки и говорить о них как о том, о чем следует говорить. Так мне казалось. И сейчас я предпочитала все прояснить, пусть даже это только моя мнительность и ничего более.
– Тебя не должно смущать, когда у меня такое выражение лица, – сказала я, глядя прямо перед собой.
– О чем ты? – нахмурился он.
– Это не означает, что я смеюсь над тобой, я просто так смеюсь, – выдохнула я. – Обычно, если меня кто-то бесит, я выбиваю ему зубы… Просто решила, тебе следует это знать и не обижаться.
Когда ответа не последовало, я решила, что он все же обиделся, и бросила на него взгляд из-под ресниц. Вот только я никак не ожидала увидеть Китарэ с поджатыми губами, который раздувает щеки в попытке проглотить смех, рвущийся наружу. Но стоило мне вопросительно изогнуть бровь, как он тут же расхохотался в голос. Пожалуй, это так шокировало меня, что первой связной мыслью было: «Так и знала, напились».
– Прости. – Он взмахнул руками. – Просто это прозвучало весьма двусмысленно, – сказал он, отсмеявшись. – Это было похоже на угрозу, – пояснил он. – Я не тупой, – уже серьезно добавил он. – и мне кажется, – уже тихо, как-то по-особенному вкрадчиво заговорил он так, что мне вдруг стало не по себе от хрипотцы, что вдруг появилась в его голосе, – я начинаю понимать тебя гораздо лучше. Я замолчал не потому, что обиделся на тебя, – сказал он, встав прямо напротив меня. – Я просто правда не знаю, как сделать скучную историю интересной. Я зануда, – не скрывая притворства, тяжело вздохнул он, улыбнувшись уголками губ. – Это факт, так что и ты не обижайся.
Пока я раздумывала над тем, что такое сейчас происходит между нами, его прохладные пальцы вдруг коснулись моей шеи, чуть оттягивая ворот кимоно. Пожалуй, это утро решило стать не просто абсурдным, но и самым шокирующим в моей жизни. Что вообще происходит?
– Болит? – тихо спросил он, когда его дыхание оставило обжигающий след на моем виске.
Я лишь отрицательно покачала головой, пытаясь собраться с силами и найти то место, где спрятался мой голос.
– Ничего не бойся. Повторения не будет, обещаю тебе. – И вновь его голос отозвался волной негодования у меня в душе.
Даже несмотря на то, что я часть его круга и это всего лишь участие, знак внимания, мое сердце предательски стучало в груди, заставляя на злые секунды, которые еще отомстят часами бессонницы, забыть о том, что возможно нечто большее…
Я лишь скупо кивнула, продолжая смотреть прямо перед собой, и с силой сжала кулаки, спрятанные в широких рукавах ученического кимоно.
* * *
Ступая по широким коридорам Совета Двенадцати Парящих, ис Нурак из последних сил боролся с подступающей мигренью. Следовало скорее добраться до места силы, на котором было возведено здание. Он чувствовал себя измотанным. События прошлой ночи, о которых ему доложили с первыми лучами солнца, занимали все его мысли. Он ненавидел, когда что-то выходило из-под его контроля! В такие моменты в нем просыпалась ярость. Он не мог ни есть, ни спать, ни толком настроиться на свои повседневные дела! С рождения он принадлежал к величайшему и древнейшему из родов Артакии. Его предки веками правили империей, равной которой этот мир не знал. С самого детства он слышал одно и то же: во главе рода всегда будет тот, чье отражение сможет обрести плоть в их мире! У сильнейших и рождались сильнейшие. Его отец никогда не строил иллюзий относительно него. «Ты не сможешь стать императором, просто прими это. Твое отражение… ты никогда не сольешься с ним в единое целое. Тут даже не о чем мечтать». Его слова были просты. Но как же они ранили! До самой кости, до глубины души, точно в сердце!
Если бы отец не продал себя, заключив брачный союз с представительницей не самого сильного, но богатого рода, тогда и у него был бы шанс! Но он предпочел возможной силе материальные блага, а как следствие, недостаточно сильного сына, чтобы отделиться впоследствии от основной ветви рода.
«Твоя вина!» – в бессильной ярости рычал он на уже пожилого
