Здешние монахи о бабке знали, но никаких отношений с ней не поддерживали. Кое-кто, — в том числе, конечно, и Рей, — считали, что старой ведьме в священной долине не место, и предлагали принять меры к ее изгнанию. Неожиданно Киму стало интересно, как относится к сомнительной соседке преподобный Чумон. Может, они и нашли бы общий язык?
— Ну что, жабы? — спросил Ким, усаживаясь на корточки возле ограды садка. — Что мне делать с моим старцем? Попытаться договориться? А как, скажите, договоришься с человеком, для которого я — пустое место? Который третий месяц зовет меня «мальчик», как будто у меня имени нет. Видели, как он ходит, уткнувшись носом в землю? Я-то поначалу думал, что его от дряхлости так согнуло, а потом дошло — он все ищет, не подвернется ли что-нибудь подходящее для снадобья. А поскольку я ему для снадобья не подхожу, то и пользы от меня никакой. Даже червей во рту греть не умею…
Жабы копошились в садке. Ким размышлял. В последнее время его все чаще посещали мысли о том, чтобы уйти из монастыря совсем. Вот только куда?
«Да и Рей за меня поручился, — думал Ким. — Если я брошу монастырь, он потеряет лицо. Нет, лучше подождать. Рано или поздно Чумон меня выгонит, и, глядишь, Рей сам предложит мне уйти. Пусть уж лучше всё пока идет своим чередом».
Была и еще одна причина, по которой Ким не особенно торопился уходить из монастыря. Он понятия не имел, что делать потом и куда податься. Наверняка его все давно забыли. Никто его не ждет, никому он не нужен. Разве что…
И мысли Кима привычной дорожкой вернулись к горной ведьме и ее дочери. В конце концов, они это устроили.
«Старуха не хочет, чтобы я сам ее искал, это ясно. Иначе она не прятала бы от меня свой пруд. Но если то, что она говорила, правда… и желтоглазка действительно в меня влюблена… Какая она красивая! А я обидел ее… — Киму вспомнилось их последнее свидание на монастырской тропе. — Кажется, это было совсем недавно. Впрочем, если старуха не соврала, и отец ее дочери — горный дух, то ей что десять лет, что десять дней, безразлично».
«Уймись, Ким! — решительно приказал он себе. — Перестань думать о девушке — ты же все-таки почти монах. Она сама тебя найдет, вот что. Если захочет».
Киму часто вспоминалась удивительная история о девушке, превращенной в кошку, которую рассказала ему старуха на обратном пути к часовне. В отличие от покойного Кагеру и его демона-волка, который кошмаром являлся Киму гораздо чаще, чем тому бы хотелось, о Мисук Ким почти забыл. В памяти осталось только смутное воспоминание о кошке, которая царапалась, как тигрица, и не боялась никого, кроме сихана, а Кагеру насмешливо хвалил ее за упрямство и строго запрещал мальчишкам-ученикам обижать ее. Да — это право он оставлял за собой.
— Если даже дочка ведьмы и есть Мисук — что с того? Ведь учитель Кагеру мертв, — вслух рассуждал Ким. — Что бы там ни говорила старуха, никто еще не возвращался обратно из Нижнего мира. По крайней мере, во плоти. А призрак… Эка важность, призрак! Здесь, на Иголке, ему до меня не добраться…
Задумавшись, Ким не заметил, что жабы перестали есть и смотрят на него так внимательно, будто в самом деле что-то понимают.
— Чего вам? — удивленно спросил он.
Жабы молча собрались кружком прямо возле его ног. Ким запоздало вспомнил, что малейшее прикосновение жабьего яда к коже грозит немедленной смертью. Самая крупная бородавчатая жаба, ковыляя, выползла вперед, надула горло и издала раскатистый утробный звук, больше всего похожий на сытое рыгание. Ким на всякий случай отскочил от садка. Вслед за первой жабой заквакали и все остальные.
— Зря стараетесь, я все равно вас не понимаю.
Ким вытер руки о штаны и понес ведро к часовне.
Личная часовня преподобного Чумона была не часовня, а одно название. На самой вершине утеса, где стояла келья, располагалась квадратная площадка на сваях. Над ней нависала хлипкая остроконечная крыша на четырех столбах. Крыша предназначалась не для людей, а для небольшого алтаря Бессмертного Целителя — покровителя лекарей, бальзамировщиков и чучельников. Шириной площадка была такова, чтобы уместиться рядом двоим, на коленях.
«Хоть бы огородили ее заборчиком, — подумал Ким, взбираясь с ведром на шее на вершину утеса. — Свалишься с края, костей не соберешь…»
Чумон был уже в часовне — сидел на полу, скрестив ноги, так спокойно, словно и не в паре шагов от бездонной пропасти.
— Что так долго возишься? — проворчал он, оборачиваясь. — Давай сюда воду. Как там жабы?
— Жрать не хотели. Я им таких червей насобирал, что пальчики оближешь. А они окружили меня — и давай квакать. Может, заболели? — с надеждой предположил Ким. — Не передохли бы!
— Что ты с ними сделал?
— Я? Да ничего особенного! Покормил…
Чумон неожиданно крепко взял Кима за запястье. Пальцы у него были как из сухого дерева. Послушал пульс, быстро заглянул юноше в глаза — словно ложкой своей костяной в нутро залез.
— Ничего, здоров, — проворчал он, отворачиваясь. — Плохо дело.
— Да что случилось-то?
Чумон пожал плечами.
— Ты разве не знаешь, что на тебе проклятие?
— Впервые слышу!
— Ну так знай. Уникальное, роскошное проклятие, с корнями в преисподних. И при этом, что интересно — не родовое, а личное…
— Так вы из-за проклятия меня взяли послушником? — с подозрением спросил Ким. — Чтобы изучать его на досуге?
— Ну не из-за талантов же твоих!
— И что мне с ним делать?
— Да ничего. Я сам все сделаю. Главное, мне не мешай.
Ким забрался в часовню и налил воды в ритуальную плошку. Старик опустил туда нитяную метелку, макнул и принялся разбрызгивать воду на все четыре стороны света.
— Читать канон? — мрачно спросил Ким, освежая в памяти длиннейшее восхваление утру, полное сложной символики, где каждое слово означало нечто совсем другое, возвышенное и тайное. Петь его полагалось на одной ноте, на выдохе — чем дольше, тем лучше.
— Солнце встает
из восточных змеиных тенет,
словно восходит
с самого дна земного.
Небо измерит — и снова
просит приюта у западных вод.
Где, наконец, стены крова?
Где шестерка драконов приют обретет?
Для тысяч вещей
Положен приход и уход…
— Дальше мысленно, — буркнул старец, принимаясь за дело. Отгоняя бесов, он кропил алтарь с деревянной фигуркой Бессмертного Целителя, пол перед ним и всё, до чего только мог дотянуться, что-то бормоча себе под нос. Киму тоже досталась ежеутренняя порция брызг. Как будто какой-нибудь бес смог бы пробраться в такое пропитанное святостью место, как монастырь Каменной Иголки!
