мира. Нет ничего страшнее пробудившегося дракона, который не готов прийти в этот мир. Его гнев, неконтролируемая сила и мощь не созданы для неокрепшего детского разума. Мы не способны справляться с собственным отражением, пока не пройдем должную подготовку, пока не научимся контролировать эту стихию…
Отец увидел меня, стоило нам переступить порог комнаты. Он первым вскочил с кресла, а следом и император. Я видела беспомощность и обреченность, что тут же отразились в их глазах. Сегодня я понимала, что ни один из них не поднял бы на меня руку, чтобы отсечь разбуженное пламя. Это означало лишь одно: очнувшийся от сна голодный огонь съест то, до чего сумеет дотянуться, пусть это будет даже он сам. Этот краткий миг глаза в глаза, как немое прощание. Миг, который все еще хранил мгновение моего детства. Он улыбнулся мне…
– Ты… глупец… – прошептал отец Китарэ, глядя на мужчину за моей спиной.
Это были последние слова, сказанные отцом Китарэ, и хотя моя память не сохранила их, сейчас, наблюдая за происходящим со стороны, я отчетливо их расслышала. И тогда, и сейчас мое внимание сосредоточилось на отце. Глаза в глаза, ни единой попытки остановить меня, просто потому что они оба верили: я нужна этому миру гораздо больше…
– Вперед, малышка! – Шепот на древнем наречии заставил изогнуться дугой, принимая энергию, что зарождалась у меня где-то глубоко в груди, выкручивая детское тело. – А мне пора…
Хватка на моем плече ослабла. Исчез и он сам, и воля, принуждавшая меня. Я попыталась как-то отступить, отринуть пробудившийся поток, когда услышала крик папы.
– Не смей! Не смей! – кричал он, когда мир вокруг меня залило ревущее пламя.
Я кричала, не видя перед собой ничего, кроме огня и его глаз, которые рассекли тонкие ниточки зрачков. Я видела, как его тело исчезает в огне! Как мое пламя уничтожает его плоть! Но, вопреки всему, он не кричал, не показывал, как ему больно. Он лишь нашел в себе силы призвать свою стихию и ударить меня ею, словно хлыстом, выбрасывая мое крошечное тело в окно…
Ниром как никто другой понимал, что после него настанет мой черед. Из этой башни не должен был выйти никто. И хотя я не могла помнить это место, когда отец выкинул меня в окно, я продолжала стоять в этой комнате, среди ревущего пламени родной стихии. Я больше не чувствовала руки ребенка, что привел меня сюда. Она показала мне все. Теперь она снова стала частью меня. Не чувствуя ног, я приблизилась к мужчине, что замер в той самой позе, в которой я видела его в последний раз. Даже сейчас папа был гораздо выше меня. Его темно-алые волосы беспорядочными прядями растрепались на плечах. На шее, груди, ладонях кожа взбугрилась страшными волдырями. Отец все еще удерживал свою оболочку в этом мире. Отец Китарэ растворился сразу же. Его телу было нечего противопоставить пламени. Он даже не попытался обернуться в истинную ипостась, чтобы спастись. Папа немного задержался, чтобы спасти меня. Они оба предпочли умереть, лишь бы не потерять меня.
Дрожащими ладонями я коснулась его лица. Я знала, что все это ненастоящее, но мне так хотелось хотя бы в своем собственном сне попрощаться с ним. Его лицо расплывалось из-за слез, которые я больше не могла сдержать. Я обняла его так крепко, как только могла, уже рыдая в голос.
Сколько мы так простояли в этой застывшей иллюзорной реальности? Не знаю. Время перестало существовать. Сперва не было ни единой связной мысли. Я превратилась в оголенный нерв, который не способен ни на что, кроме крика о своей боли. Но мне было уже не пять оборотов, когда все, что смог придумать детский разум, – это внушить самой себе, что ничего подобного никогда не происходило. Маленькая Ив осталась заперта в ночи, у самой кромки лесного озера, где оборот за оборотом она оплакивала свои потери и горе. Больше такого не повторится. Теперь я буду помнить.
– Я больше никогда не отрекусь от тебя, – прошептала я, обращаясь к памяти о своем отце.
Пришла бы я к Китарэ еще раз с подобной просьбой, зная, чем это закончится? Да, однозначно. Я не стала счастливее, узнав ответы. Сегодня я стала собой.
Я не знаю, как смогла найти силы отступить от застывшего воспоминания об отце. Это был последний миг, когда я видела его, и это уже не отпустит меня никогда. Я не могла найти в себе сил остановить слезы, что текли по моим щекам, но сделала шаг к окну, затем еще один и еще… И, казалось, эти шаги к спасенной девочке, разделяющие меня и остающегося в огне отца, были самыми сложными в моей жизни.
На миг я прикрыла глаза, чтобы в ту же секунду оказаться за пределами объятой огнем башни. Дорэй была права, говоря, что такого буйства стихии она никогда прежде не видела. Казалось, у огня был голос, что ревел, разнося этот жуткий потусторонний гул по округе. Расплавленный камень, точно воск алой свечи, стекал по трескающимся вековым стенам. Но впервые в жизни огонь не казался жутким и пугающим. В нем больше не было той ужасающей тайны. Здесь и сейчас он рыдал и плакал вместе со мной, захлебываясь гневом и безысходностью. Он не виноват… Стихия не может быть виновата в страдании, которое она причиняет.
– Ив! Очнись, Ив! – Совсем еще тонкий голосок Китарэ сквозь слезы, которые он даже не пытался скрыть. – Не закрывай глаза, слышишь? Смотри на меня, пожалуйста…
– Больно…
Шепот… едва слышный, но я скорее вспомнила эти слова, сказанные мной тогда. Я смотрела на свое обезображенное тело и не понимала, как вообще мне удалось выжить. Я так расстраивалась, что нога подводит меня. А по сути, ее вообще не должно было остаться! Сказать, что ребенок, что сейчас лежал на земле, сильно обгорел, – это явно преуменьшить. Быть может, шок спас меня… или заклятия того эвейя, что подчинили мои тело и разум?
Да, дети эвейев гораздо сильнее людей, но даже это не объясняет того, как Китарэ смог так легко поднять меня. Я стояла рядом, наблюдая за его действиями, и мне становилось не по себе. Он не побоялся прикоснуться ко мне! Казалось, этот мальчик и вовсе не замечает того, как сильно и страшно обезображено мое тело. Слезы на его глазах исчезли резко, быстро, а вместо них на лице отразилась странная решимость. Уверенно и быстро зашагал в сторону леса. Он продолжал уговаривать меня потерпеть, и, как мне
