затрясла дрожь.
Норрис испуганно отнял руку от плеча друга. Он был с ним все время, не оставляя его ни на день, кроме тех часов, которые Вильгельм проводил у Ульмана. Особенно последний год, в который Эльгендорф почти не виделся с Херцем. Что-то неприятное кололо Норриса в грудь каждый раз, когда он об этом думал. Близость Генриха Ульмана всегда нервировала его. Казалось, что преподаватель знал намного больше, чем говорил, но причин для его молчания Норрис тоже не видел.
– Норрис, пожалуйста, оставь нас. Нам нужно кое-что обсудить. – Раздался обманчиво добрый голос Ульмана за спиной. Норрис похолодел. Ему очень не хотелось оставлять Вильгельма, бросать его перед главным выступлением его жизни, но Генрих звучал убедительно. Тон его буквально говорил: «Если не уйдешь сейчас же, к Вильгельму не подпущу». А Норрис знал, что при желании такое могло произойти, и, бросив прощальный взгляд на Вильгельма, направился занимать места на трибунах.
А вот Вильгельма терзали совсем другие мысли.
Он был самым молодым выпускником Академии за время, что они вели такую статистику, а теперь являлся еще и самым юным из всех желающих стать Почитателями. По среднему подсчету, в его годы он должен был заканчивать программу среднего курса и даже не задумываться о выпускной работе. Но, как ему неоднократно говорил Генрих Ульман, ошибка в проектировке его модели перед производством сделала ему два подарка: одиночество и воображение. И, как утверждал Генрих, тем, и другим Вильгельм воспользовался правильно.
Одиночество подарило ему настоящего друга, а воображение – мечту и план, Планету, Мир в голове, который он переносил на чертежи и рисунки. И стоило его пальцам нарисовать достаточно, чтобы создать что-то масштабное, руки потянулись к учебникам. Он учился, зубрил и пытался разобраться во всем, что только могло бы помочь ему стать Почитателем. К началу обучения в Академии мог уже не идти на некоторые дисциплины начальных курсов – какие-то учебники читал даже из средней ступени. Но Академия, как оказалось, вручила ему то, о чем он и мечтать не мог. Подарок медленно, словно плывя по глади стекла и тонких полосок железа, надвигался на Эльгендорфа.
За спиной Вильгельма раздались медленные шаги, стук каблуков сапог о пол, руки поправили воротник накидки, сползавшей с узких плеч Эльгендорфа. Он почувствовал терпкий запах мха и дыма.
– Неужели ты и в самом деле думаешь, что можешь проиграть? – спросил Ульман, когда остановился позади Вильгельма. – Почему ты считаешь, что все наши труды могут не обернуться величайшим успехом?
– Я… Я просто…
– Ты боишься, я понимаю, – мягко сказал Ульман, прервав сбивчивое пояснение Вильгельма.
– Если бы ты знал, как так боюсь опозориться, – прошептал Эльгендорф и опустил голову. Он вдруг заметил, что на кончике сапога темнело пятно, и хотел было сесть на корточки, протереть, но при Генрихе не решился бы.
Ульман улыбнулся.
– Вильгельм, пожалуйста, подними подбородок и посмотри на себя в отражение, – по-дружески, но настойчиво приказал Ульман.
Вильгельм, с трудом разлепив склеившиеся от непрошенной влаги глаза, поднял голову и посмотрел перед собой.
–Что ты видишь, Вельги?
– Я вижу тебя и меня на фоне Пустоты, – выдохнул Вильгельм.
Ульман улыбнулся, снова так, как улыбался только Вильгельму. Он залез в карман костюма. У них они были одинаковые, только по цветам различались: Ульман предложил надеть черное взамен белого, но Вильгельм испугался, что его исключат за несоблюдение правил, хотя Ульман уверял, что такого не случится. Генрих же настоял хотя бы на черных перчатках, и обрадовался, когда увидел, что Вильгельм его все-таки послушал. Сам же Ульман все равно надел черный костюм под белую накидку, в которой обязан был появиться.
Когда чужие пальцы коснулись его тонкой шеи, Вильгельм застыл. По коже прошла волна холода, сменившаяся легким прикосновением чего-то теплого. А Генрих аккуратно застегнул на шее ученика цепочку и отошел.
Стоило горячему амулету опуститься на грудь Вильгельма, его бросило в жар. Тело объяло огнем, он пошатнулся, уперся бы спиной в грудь Ульмана, если бы тот не отошел и не подхватил его за локоть.
– Что… Что это?
– Это мой подарок тебе. В знак того, что я верю в тебя. – Улыбнулся Генрих.
Вильгельм опустил голову и увидел черную Звезду с десятками лучей, исходящих от круглого ядра. Внутри амулета сиял камень. Вильгельм подавил восторженный вскрик, вздрогнул и посмотрел на Генриха. Ульман все еще улыбался.
– Это же… Не говори, что это он! – прошептал Вильгельм и хотел снова взять амулет в руку, но испугался и даже не опустил голову, чтобы еще раз на него взглянуть.
– Он, он, Вильгельм. Теперь он твой, – будничным тоном сообщил Генрих и показал Эльгендорфу пальцем в сторону черноты за окном.
– Подожди, но как же… Как же так? – воскликнул Вильгельм. Становилось жарко. – Я еще не Почитатель, я не могу носить Ар… Я даже произносить его название не могу! Как же я, Генри, что же ты сделал?
– Все ты можешь, главное не показывай его никому. – Махнул ладонью Ульман и снова указал в сторону Пустоты. – Что ты сейчас видишь?
– Генри! Ты меня слышишь или нет? Я не могу…
– Я сказал, что ты можешь носить Артоникс, – сказал Генрих Ульман и обернулся. Вильгельм сделал шаг назад. – Я занимаю достаточно высокий пост, чтобы писать собственные правила. Ты никому не скажешь, что камень у тебя есть. Скажешь, что это безделушка на память. Проверять они не станут, а металл, из которого сделан твой амулет, не даст им почувствовать, что что-то не так. А сейчас, Вельги, ответь наконец на мой вопрос. – Он снова улыбнулся. – Что ты видишь там, будущий Почитатель?
Вильгельм посмотрел на отражение. Во мраке бесконечного холода он вдруг начал видеть их команду, но чем дольше смотрел, тем дольше видел только их. Миры, склонившиеся в дань уважения, отдавшие себя на подчинение им, достойнейшим из достойных. Годы радости и процветания, полного контроля за всем существующим в Пустоте. Миллионы лет заслуженного господства, отданного двум бывшим работникам Академии, встретившимся случайно.
Жар в груди усилился, и вскоре внутри Вильгельма не осталось ничего, кроме этого странного чувства.
– Нас, – наконец-то выдохнул Эльгендорф, а Ульман улыбнулся.
– Все, что ты сегодня пожелаешь, сбудется. Если ты сегодня победишь, мы, мы все, Вельги, будем править на этой Планете. Считай этот день вторым днем твоего появления. Сегодня ты навсегда избавишься от клейма бракованного, – вдохновенно прошептал Ульман.
– Тогда я выиграю, – заявил Вильгельм, улыбнувшись, а улыбка эта было копией улыбки, что сияла рядом.
А за окном мерцали тысячи звезд, мертвых и холодных,
