Тулей вытаращил глаза, за его спиной ахнул Барвник.
Стол напоминал силача, что принял на плечи огромный вес и, покраснев и напрягая мышцы, удерживает изо всех сил, пусть все увидят, оценят, запомнят.
Треск повторился, от ножки с сухим щелчком отлетела белая щепка. Барвник вскрикнул:
– Быстрее возьми в руки!
Придон взглянул на Тулея. Тцар кивнул, мрачный, как грозовая туча.
– Да… возьми. Сам отнесешь в храм. Там каменная плита, выдержит.
Пальцы Придона успели подхватить перевязь в тот миг, когда ножка стола разлетелась в мелкие щепы. Белая щепа с силой била во все стороны, люди закрывали ладонями лица и – сквозь пальцы смотрели на артанина, что с легкостью перекинул перевязь через плечо, ножны заняли свое место за спиной.
– Ваше Величество, – сказал Придон почтительно, – когда я первый раз попробовал взять эти ножны… мне тоже показалось, что я пробую сдвинуть с места гору! А потом вдруг… Эти ножны даже легче, чем любые другие.
Лицо Тулея прояснилось, а Барвник, не сводя взгляда с артанина, что-то прошептал Щажарду. Тот пожал плечами, Барвник прошептал настойчивее, Щажард нехотя кивнул. Он выступил вперед и уже раскрыл рот, намереваясь сказать что-то очень важное и значительное, судя по его виду, но от дальней двери послышался шум, выкрики. Створки распахнулись, спиной вперед вдвинулись двое стражей. Один запнулся о край ковра, упал, нелепо задрав ноги. Второй пытался ухватить за рукав вторгшегося, это был высокий худой старик с белыми редкими волосами, что красиво и страшно падали на плечи, и с длинной белоснежной бородой.
В руке старика была длинная суковатая палка, он шел прямо к трону. Толпа перед ним расступалась, Придон сразу подумал, что это маг неслыханной мощи, ибо у тцара тысячи воинов охраняют город, сотни отборнейших героев стерегут дворец, а здесь, у дверей зала, сильнейшие из сильнейших. К тому же защищенные амулетами от всевозможных чар.
Старик двинулся к трону напрямик. Остановить его не смел никто, даже не пытались. Придон насторожился, пальцы скользнули к плечу, где всегда торчит рукоять топора, старик явно рассержен, может натворить бед… и в то же время что-то в облике старика вызвало симпатию. Старик явно не арта-нин, но идет гордо, не теряет достоинства даже в гневе, у него красивое лицо с суровыми морщинами старости, что не портят лицо, а придают ему значительность.
Ему показалось, что тцар вздрогнул, в масляных глазах под набрякшими веками мелькнуло беспокойство. Он даже оглянулся по сторонам, словно искал помощи, но старик уже остановился перед троном и выбросил вперед руку с указующим перстом. Из длинного рукава халата сухая рука торчала жалко, похожая на высохшую птичью лапу, пальцы были темные от солнца, с твердыми ногтями.
– Ты, – сказал старик обвиняюще. – Сидишь и пируешь?.. Наслаждаешься едой и питьем, слушаешь песни и смотришь на танцы, что придумывают только для тебя?.. Но как ты можешь, когда в далеком горном селе, откуда ты пришел в эти земли, твоя мать ослепла от слез, выглядывая тебя?.. У тебя трое братьев, все они навещают мать!
В зале наступила мертвая тишина. Гости опускали головы, делали вид, что не слышали ужасных слов старика, который напомнил, что их славный и могучий тцар был когда-то не самым славным и могучим. И что вообще не из рода правителей мира, а из какого-то бедного села.
Тулей поднялся, раскинул руки.
– Отец!.. Отец!.. Я тебя не узнал сразу, уж прости. У тебя такая борода за это время отросла… Отец, давай неспешно отдохнем, пообедаем, поговорим… Ты же знаешь, меня не очень жаловали в том селе, так что я вспоминаю о нем без радости…
– Не очень жаловали? – воскликнул старик гневно. – А ты… Как вел себя ты?
Тулей развел руками, Придон с изумлением увидел на лице грозного тцара то ли стыд, то ли сильное смущение.
– Отец… Я был молод, а в селе тесно… И слишком много хрупких горшков всюду. И все почему-то под ноги, под ноги… Пойдем за стол! Эй, накрыть нам на двоих!
Щажард суетливо оказался рядом, спросил угодливо:
– Обед подать в золотую гостиную?
– Лучше в жемчужную, – ответил Тулей. Спросил у старика уже почти веселым голосом: – Отец, кроме овечьего сыра… что закажем на обед? Жареных карпов из глубин высоких озер? Молодого барашка, вскормленного молоком дракона? Блюдо из соловьиных язычков, приготовленных в молоке девственных пчел?
Старик сделал шаг вперед, споткнулся и упал на бархатном ковре. Поднялся, старательно отряхнулся, словно здесь не роскошный дворец, а пыльная дорога.
– Я прошел, – ответил он горько, – много дорог в горах и лесах, я бродил в пустынях. На узких тропках над пропастью не падал… не спотыкался над бездной, я прыгал по вершинам утесов!.. Но если я здесь упал, где так уверенно ходит мой сын, то моя ли это дорога?
Мертвая тишина стояла в огромном зале. Даже занавеска на дальнем окне, взлетев от порыва ветерка, застыла в неестественном положении. Придон не дыша смотрел на тцара.
Взгляд Тулея был прикован к старику. Тот выпрямился, лицо стало спокойным и бесстрастным. Придон залюбовался гордым и полным достоинства лицом человека, чей сын стал тцаром великой страны. В той же мертвой тишине старик повернулся и пошел к выходу. Перед ним пугливо расступались, хотя только что там негде было яблоку упасть, но перед стариком образовалась широкая дорога, можно на трех конях в ряд. И лишь когда старый выцветший халат исчез за дверью, Тулей вздрогнул, провел ладонью по лицу. На миг Придон увидел упрятанную муку и сильнейший стыд, даже раздражение на все это пестрое, шумящее и славословящее его сборище слабых и льстивых людей, но через мгновение тцар уже выпрямился, с натугой рассмеялся, широко развел руками.
– Как он меня еще не взялся выпороть!.. Продолжаем пир, дорогое мои гости! Я рад вас всех видеть. Виночерпий! Еще вина. Лучшего, у тебя есть в подвалах, знаю.
Все задвигались даже чересчур усердно, словно наверстывая паузу. Стук ножей стал частым, будто град колотил по крыше, а гул от разговоров стал напоминать мерный шум морского прибоя.
Придон, о котором на это время забыли, с любопытством смотрел, как могучий повелитель Куявии выкрутится из неловкого положения, ведь и в Куявии чтут заповедь богов: бойся каждый своих мать и отца, а Тулею как-то неловко бояться такого отца. А сказано же у древних волхвов: «Даже если возьмут отец с матерью его кошелек с золотом и на его глазах выбросят в море, не может возразить им, показать, что расстроился, а тем более нельзя разгневаться на них. Пусть примет случившееся с молчаливой покорностью. Даже если он, одевшись в дорогие одежды, сидит во главе общины, и приходят его отец и мать, рвут на нем платье, бьют по лицу и плюют на него при всех – даже тогда не поносит их, а молчит, убоявшись Всевышнего, повелевшего почитать родителей». Ну-ну, великий тцар, выкручивайся…
