Синдал смотрит на меня какое-то время. Я привык к людям, которые смотрят на меня в смущённом молчании, привык, когда на меня смотрят, стараясь не встречаться взглядом. Но настоятельница смотрит прямо и это необычно, мне потребовалась секунда, чтобы понять почему.
— Ты оцениваешь меня.
— Да. Сними шлем, пожалуйста.
— Сначала скажи зачем. — В моём голосе нет недовольства, только любопытство. Я не ожидал, что Синдал попросит об этом.
— Потому что я хочу увидеть лицо человека, с которым говорю и потому что собираюсь помазать тебя Водами Толкований.
Я могу отказаться. Конечно я могу отказаться.
Но я соглашаюсь.
— Секунду, пожалуйста, — я отсоединяю зажимы шлема и вдыхаю первые запахи в прохладном воздухе храма. Свежая вода передо мной. Пот беженцев. Опалённый керамит моего доспеха.
— У тебя красивые глаза, — говорит она мне. — Наивные, но осторожные. Глаза ребёнка или человека, совсем недавно ставшего отцом. Смотришь вокруг себя как будто в первый раз. И может, преклонишь колени? Я не могу дотянуться до тебя.
Я не становлюсь на колени. Она не мой сеньор и будет нарушением всех приличий унизиться так. Вместо этого я опускаю голову и приближаю к ней лицо. Суставы древней брони настоятельницы мягко механически заурчали, когда она тянется ко мне. Я чувствую, как кончиком пальца Синдал рисует холодной водой крест на моём лбу.
— Готово, — говорит она, вновь надевая перчатки. — Быть может, ты найдёшь ответы, которые ищешь в этом доме Бога-Императора. Ты благословлён и можешь без чувства вины ступать по священному полу внутреннего святилища.
Она уже двигается прочь, глаза молочного цвета смотрят в сторону. — Идём. У меня есть, что показать тебе.
Настоятельница ведёт меня в центр зала, где на каменном столе лежит открытая книга. Четыре блестящие мраморные колонны устремляются со стола к потолку — по одной с каждой стороны. На одной из колонн висит изорванный флаг, он отличается от тех, что я видел прежде.
— Стой.
— Ты об этом? А, это первые записи. — Она показывает на изорванные полоски материи, что свисают с древка боевого знамени. Когда-то оно было белым, а теперь на сером холсте виднеются нанесённые выцветшими чернилами списки имён.
Имена, профессии, мужья, жёны и дети…
— Это первые колонисты.
— Верно, реклюзиарх.
— Поселенцы Хельсрича. Основатели. Это их патент?
— Именно. Огромный улей когда-то был деревушкой на берегу океана Темпест. Эти мужчины и женщины заложили фундамент храма.
Я почти прикоснулся рукой в перчатке гудящего стазисного поля, которое защищает ткань древнего документа. Пергамент, должно быть, был редким и дорогим для первых колонистов, ведь деревья джунглей так далеко отсюда. Это объясняет, почему первые записи своих достижений они сделали на полотняной бумаге.
Тысячи лет назад земледельцы Империума пришли сюда по пепельной почве и заложили первый каменный фундамент того, что стало огромной базиликой — молитвенным домом для всего города. Их деяния не позабылись за тысячелетия, подтверждение этому видят все.
— Ты выглядишь задумчивым, — говорит мне Синдал.
— Что это за книга?
— Это записи судна именуемого “Стойкость Истины”. Корабль колонистов, что доставил их в Хельсрич. Эти четыре колонны являются генератором пустотного щита, который защищает фолиант. Это — Главный Алтарь. Здесь, среди самых драгоценных реликвий, мы проводим службы.
Я смотрю на свёртывающиеся и потемневшие от времени страницы книги. Потом снова на знамя с записями.
Затем я надеваю шлем, ограничивая чувства сеткой целеуказателя и звуковыми фильтрами.
— Прими мою благодарность, настоятельница. Я высоко ценю, то, что ты показала мне здесь.
— Мне ещё ждать других твоих братьев, кто прибудет сюда, астартес?
На секунду я задумался о Юрисиане — Владыка кузни вёл к нам Ординатус Армагеддон. “Оберон” был неукомплектован экипажем, работал на минимальной мощности и фактически будет бесполезен, даже когда прибудет.
— Ещё один. Он присоединится к нам и будет сражаться рядом.
— Тогда добро пожаловать в Храм Вознесения Императора, реклюзиарх. Как ты планируешь защищать это священное место?
— Время отступлений прошло, Синдал. Никаких уловок, никакой тактики, никаких длинных речей для слабодушных и тех, кто страшится смерти. Я собираюсь убивать пока сам не буду убит — это всё, что нам остаётся.
В дверь застучали и реклюзиарх вместе с настоятельницей повернулись на звук.
Гримальд мигнул по рунам вновь активируя вокс, но никто из братьев не вызывал его.
— Входите. — Синдал величественно махнула рукой, словно её окружала толпа, на которую надо было произвести впечатление.
Большие, окованные металлом двери с грохотом отворились на гладких, но тяжёлых шарнирах. В проходе стояли восемь мужчин, за ними виднелся коридор. Каждый из них был вымазан кровью, грязью, сажей и машинным маслом. С непринуждённым мастерством людей хорошо знакомых с оружием они держали в руках лазганы и на всех кроме двух были испачканные синие спецовки докеров. На одном из тех, кто оказался не в рабочем комбинезоне были одежды священника, но не сине-кремового цвета, как на жрецах в храме. Он был не с Армагеддона.
Лидер группы поднял защитные очки, с треском ударив ими о верх шлема. И уставился на рыцаря широко раскрытыми глазами.
— Они сказали, что ты будешь здесь, — произнёс штурмовик. — Приношу множество извинений за вторжение в это святое место, но я принёс новости, да? Не сердитесь. Вокс по-прежнему играет в кучу неинтересных игр, и я не мог ни с кем связаться по-другому.
— Говори, легионер, — ответил Гримальд.
— Твари наступают в великом множестве. Они уже недалеко от нас и я слышал переговоры по воксу — Инвигилата покидает город.
— Почему они оставляют нас? — изумлённо спрашивает Синдал.
— Они оставят город сразу же, — признался Гримальд, — как погибнет принцепс Зарха. Политика Адептус Механикус.
— Она погибла, реклюзиарх, — завершил Андрей. — Час назад мы видели, как умирал “Вестник Бури”.
За спиной гвардейца появилась воительница в белой силовой броне ордена Серебреного Покрова, она перевела дыхание, посмотрела на настоятельницу и покраснела.
— Настоятельница!
— Отдышись, сестра Маралин.
— Мы получили сообщение от 101-го Стального Легиона! Титаны Инвигилаты уходят из Хельсрича.
Андрей уставился на вновь прибывшую так, словно она заявила, что силы тяжести не существует. Штурмовик медленно покачал головой, на его лице появилось глубокое и искреннее сочувствие.
