А торговать, как ты сам видишь, нам есть чем. Это вот, наше, — ткнул он рукой в сторону сваленных возле телег мешков. — А это, вот, теперь ваше, — ткнул он рукой в небольшую кучку точно таких же мешков, аккуратно сложенную отдельно, возле двери в подвал башни. — Десятина — оговоренная плата за проезд, как мы и договаривались.
Как видишь, мы считаем честно, — настороженно замер он, ожидая реакции. — Ну, и само собой, какая-нибудь роль в охране, — тут же, практически без перерыва затараторил он. — К примеру, можем взять на себя функции мобильного, ударного отряда: догнать, отогнать, загнать. Лошадей, я надеюсь, ты нам выделишь, — как бы невинным тоном уточнил он, внимательно наблюдая за реакцией Сидора.
— "А лошадушки то наши, видать серьёзно его зацепили, — пронеслась в голове Сидора мгновенное озарение. — Понятно теперь чего они все эти дни возле табунов толклись и от крепости ни на шаг не удалились. На лошадей наших облизываются. Надеялись приобрести по дешёвке. Небось, уже каждый и присмотрел себе по симпатичной коняшке из табунов. И, я буду не я, если они себе и заводных ещё не потребуют".
"Придётся дать. Мобильная группа, пожалуй что, действительно нужна".
"А вот с торговлей, точнее с торговыми и въездными пошлинами в города, я тебя, дружок, сильно огорчу. В своё время…", — неожиданно зло подумал он. Ну, не понравился ему тон, с которым тот разговаривал с ним.
— Да, мужики, — неожиданно рядом раздался хриплый спросонья голос незаметно подошедшего Димона.
Только что вставший, ещё даже не умывшийся, толком не выспавшийся, разбуженный раньше, чем бы ему хотелось, он еле соображал, что здесь происходит. Встав рядом с Сидором, с трудом протирая сонные слипающиеся глаза, отчаянно душераздирающе зевая, он вяло поинтересовался:
Что-то вы дёшево оцениваете свой проезд, ребятки. Два мешка какой-то сухой травы и один мешок ореха, — походя, пхнул он ногой поклажу, сложенную рядом со стоящей возле него пустой телеги. — Ничего получше какого-то сена не нашлось?
Хоть бы денег, каких дали, что ли. Камушков тех же, помельче, — душераздирающе зевнул он, явно так ещё и не проснувшись.
— Что значит, какого-то сена?
Высокий, широкоплечий мужик, с костистым, изрезанным глубокими морщинами, грубым лицом, злобно уставился на Димона, сердито сверкнув чёрными, пронзительными глазами.
Чуть ли не набрасываясь с кулаками на ошарашенного столь бурной реакцией Димона, мужик орал, сиплым, простуженный голосом, и яростно размахивая кулаками чуть ли не плевался Димону прямо в лицо.
— Да этой траве цены нет, а ты её ногами пхаешь! Сначала собери свою и её пхай! Да за ней по всему миру люди гоняются, найти не могут, бешеные деньги плотют. А ты её сапогом!
— Да мы по скалам, всей толпой лазая, все коленки себе поободрали, а ты пхаешься, — тут же бурно поддержали его возмущённые голоса со стороны атаманских людей, толпящихся за спиной мужика.
— Познакомься Димон, — стоящий рядом Бугуруслан насмешливо качнул головой, едва заметно кивнув на разоряющегося мужика. — Наш травник. Прошу любить и жаловать. Зовут — Рим Хабибуллин. Впредь, можешь к нему обращаться запросто — Травник. Рим — это имя. Специально для вас, землян, это говорю. Числительное к имени не приставлять. Ни первый, ни второй, ни третий, ни четвёртый. Запросто может дать в глаз.
А вообще-то мужик — золото. Но, как видишь, — насмешливо заметил он, — не терпит ничего, что хоть как-то уничижительно затрагивает его любимые травки. За них готов удавить любого. Теперь, пока он тебя морально не заплюёт, не успокоится, — усмехнулся атаман, наблюдая, как травник всё больше и больше распаляясь, буквально морально затоптал ошарашенного столь неожиданным наскоком Димона.
— "Колдун, — с тоской подумал Сидор. — Типичный колдун. Чёрные глаза и нос крючком. И сам — чернявая, здоровая дылда под два метра ростом".
— Э… — только и смог что внятного ответить ошарашенный Димон.
Удивлённый столь бурной и совершенно незаслуженной реакцией, он, попытался было извиниться за столь уничижительное отношение к столь ценному и дорогому предмету, о котором до сего момента не имел ни малейшего представления. Но продолжающееся извержение страстей травника ему этого просто не позволило.
Сразу же вставшие на защиту своего товарища, почувствовавшие назревающее развлечение бугуруслановцы, столпились возле места скандала и теперь насмешливо смотрели за тем, как их товарищ, как ему уже казалось, морально изничтожил неуча, как тот сразу же обозвал Димона.
Но где-то, похоже, травник перегнул палку и поначалу шутливо отругивающийся Димон, в какой-то момент вдруг замолчал и теперь молча стоял, угрюмо глядя на прыгающего вокруг него мужика с каким-то спокойным, брезгливым интересом.
— Ну, ты кончил, дылда двухметровая, — тихо, так чтоб его мог услышать только травник, поинтересовался он, поймав секундную паузу в его криках. — Если закончил, то подобрал свои сопли, вместе со своим вонючим букетом, и…, - от сузившихся глаз его полыхнуло таким бешеным гневом, что зарвавшийся травник даже отшатнулся, а возле телег установилось оглушительное, нехорошее молчание, нарушаемое только звоном какой-то мошкары, разбуженной поднявшимся уже солнцем.
— Ты! — ахнул травник. — Толстый, жирный боров, зажравшийся от безделья и жирующий на нашем горбу…
— Чего?
Тощий, словно высохшая на палящем солнце палка саксаула, с тускло-желтоватой, нездоровой кожей и выпирающими на скулах острыми костями черепа, Димон, с отвалившейся от изумления челюстью потрясённо смотрел на что-то орущего ему прямо в лицо мужика.
Подобное обвинение, брошенное в запале, настолько не соответствовало действительности, что Димон, поначалу опешив, неожиданно искренне и весело рассмеялся. Распахнув полы, поспешно накинутой себе на голые плечи куртки, которой он только и успел прикрыться, собираясь на разбудившие его голоса у подвод, Димон, грустно усмехнувшись, показал выпирающие из-под кожи рёбра и впавший живот, сквозь который, казалось, можно было пересчитать позвонки его хребта.
Это меня ты называешь толстым, жирным боровом? — тихо поинтересовался он у травника, с ошарашенным видом, замершего столбом перед ним.
— Нет! — травник неверяще замотал головой, изумлённо глядя на выпирающие, отчётливо различимые рёбра, обтянутые болезненного вида желтоватой кожей. — Этого просто не может быть! С таким истощением не живут.
— Но я-то живу, — грустно усмехнулся Димон, запахивая обратно полы куртки. — И это я ещё отъелся. Ладно, — улыбнулся невесело он. — Мир? — протянул он травнику руку.
