Подсознательно я понял, что решение это принято уже давно, и Катарина, забирая меня от дома хефе, знала его. Мудрая сучка! Лишь я сам делал себе мозги, не решаясь сделать то, что следовало с самого начала, лелея надежду, что получится и рыбку съесть, и…
Из груди моей раздался вымученный вздох. Нельзя и быть свободным, быть человеком, и получить власть над чем-то, продвинуться, прыгнув в дамки. Всегда нужно чем-то жертвовать. Человек лишь выбирает, чем именно. Выбор — объективный закон мироздания. И я выбираю свободу.
В момент, когда я, наконец, принял долгожданное решение, которое откладывал много дней, мое внимание привлекла фифа лет двадцати — двадцати двух, идущая навстречу. Обычная такая фифа, невысокая, смазливенькая даже, с минимумом косметики на лице. Я бы зажег с такой не задумываясь. Она во все глаза смотрела на меня и улыбалась, выделяясь этим из множества других идущих мимо фиф. Улыбалась как-то покровительственно, будто давно знает меня и будто в ее памяти я совершил какую-то невинную глупость. Мне эта улыбка не понравилась.
Я напряг память, пытаясь вспомнить, где ее видел. Память не отзывалась, глухо молчала. Плохо. Какой-нибудь клуб? Девчонки-танцы-шманцы, алкоголь и секс в туалете? Наверняка что-то типа того, но незадача, я НЕ ПОМНЮ ее, хотя не надираюсь до поросячьего визга, как пацаны — завет тренера.
Мы поравнялись. Ухмылочка на ее лице буквально лучилось иронией. Она знала меня, сто процентов, и это напрягало.
Прошла мимо. Я мысленно вздохнул с облегчением — не люблю такие скользкие моменты. Хорошо еще, что не заговорила — вот позор был бы! И только собрался идти дальше, возвращаясь мыслями к прерванному, как был окликнут:
— Сеньор!
Я обернулся, правой рукой вручную убавляя на браслете громкость — виртуальный навигатор я так и не ношу. Окликнувший оказался парнем лет двадцати пяти или чуть больше, восточной наружности, но не классической, а… Неправильно-восточной. Его «сеньор» было произнесено с таким жутким акцентом, что мой преподаватель испанского даже в богами забытой старой школе повесился бы от горя, услышь его.
— Вы не подскажете, где здесь магазин со снарягой? — продолжил он. Я задумался, оценивая парня, и сделал сразу несколько выводов.
Первый — этот тип опасен. Тигриная стойка, тигриный взгляд — натуральный хищник! Скорее всего, заблудившийся в недрах фешенебельного района урка с окраины, но достаточно учтивый, чтобы строить из себя приличного человека.
И второй вывод — он русский. Скорее всего, выходящий корнями из Средней Азии, Узбекистана там, или еще какой-нибудь территории с ограниченными правами гражданства. Точнее, смесь, полукровка., оттого и странная внешность.
Последнюю мысль я озвучил вслух на языке бывшей метрополии предков матери:
— Русский?
Этот вопрос отчего-то выбил его из колеи.
— Да… Как ты догадался?
А вот русский его был великолепен — классический говор оккупированного сектора.
— Акцент. У тебя плохой испанский.
Чувство напряжения не покидало меня. Несмотря на мимолетную растерянность, парень быстро пришел в себя, передо мною все также стоял готовый к прыжку хищник. Что-то с ним не так, этим уркой, надо бы держать ухо востро, но вот что…
А, ну его! Теперь, после сегодняшней тренировки, я не боялся ничего, и особенно одиноких урок с окраины. Даже вооруженных — как-то слишком неестественно сидит на нем спортивная куртка. Я немного расслабился, оставаясь в режиме ожидания удара, но эдакого маловероятного. Парень, словно заметив это, расслабился тоже.
— У нас недолюбливают испанский, — он натужно засмеялся. — Все вокруг только на русском говорят, даже в школах. Где ж его выучить?
Нет, все-таки обычный чувак, не гоп-стопник. Может и бандюк, но сейчас здесь не поэтому, не стоит из-за него нервничать, — успокоил я сам себя. «Недолюбливают испанский» — фраза зацепила. Да, это логично: для людей, каждый день видящих напоминание того, что их предки проиграли войну, что они сами говорят на родном языке только потому, что им с барского плеча позволяют делать это, не добавляет языку оккупантов симпатии. Это я, выросший в огромном латинском муравейнике под названием «Альфа-Аделлина», с детства привык к испанскому и воспринимаю его как родной, в отличие от языка матери, которому она учила меня как второму, не основному. А они…
— Бывает!.. — Я невесело усмехнулся. — А сам откуда?
— Мирный, — ответил собеседник. — А ты?
Мне на какой-то миг стало неловко. Я всю жизнь мысленно причислял себя к национальному меньшинству, противопоставлял себя латиноязычному окружению, а теперь… Вдруг понял, что это всего лишь подростковые понты. Никакой я не русский, тем более, что половина от единственной известной мне генеалогической линии вообще принадлежит полякам. Он, наполовину азиат, в гораздо большей степени русский, чем я. Я — латинос, и с этим давно пора смириться.
Тяжело вздохнув, я неохотно выдавил:
— Местный я. Здесь родился. Но мать из под Самары…
— Понятно, — закивал собеседник.
Тут, наконец, нервы дошли до критической точки — я почувствовал, как мои руки начали мелко дрожать. Тяжелый день, много всяких событий, не удивительно, а теперь это. После всего случившегося национальная тема и тема детских разочарований стала соломинкой, переламывающей спину верблюду. Нужно было срочно успокоиться и прийти в себя, а с недавнего времени я знал один радикальный способ, как это сделать.
— Угостишь сигареткой? — попросил я, вспоминая, что перед тем, как заговорить, парень выбросил окурок в урну.
— Конечно. — Тот кивнул и с энтузиазмом протянул почти полную пачку.
Я вытащил одну сигарету, мысленно поругав себя — спортсмен, блин — и прикурил от «переданной на хранение» зажигалки, которую теперь всегда таскал с собой.
— А тебе какая снаряга нужна? — вспомнил я его первоначальный вопрос. Далековато мы от темы отошли. — Тут их много, магазинов. Самых разных.
— Да с пацанами решили в Тараску слетать, по вершинам полазить… — усмехнулся мой собеседник.
— Тараска… — Я тоже усмехнулся, вспоминая одну из венерианских туристических Мекк, прозванную во всем мире «альпинистским адом». Сьерра-ла-Тараска. — Губа не дура!
— А чего мелочиться? — оскалился парень. — Если горы — то самые сложные!
«Пить — так пить, трахать — так королеву…» — вспомнилась мне цитата из проштудированного в детстве сборника. В общем, он прав, только так и надо, но вот его рожа не напоминала мне альпиниста, хоть убейте. И даже просто спортсмена, любого профиля. Это был именно бандюк, тогда как альпинисты все — повернутые фанатики, которых легко отличить в толпе от обычных людей.
