Я всегда находился в поле зрения Ганимеда, поэтому не буду утомлять тебя описанием того, что вижу. Если все пойдет правильно, что-нибудь произойдет буквально через несколько минут. Тогда мы узнаем, хорошая ли это мысль: сидеть здесь и ждать появления европеанцев…
Что бы ни случилось, для меня это не станет сюрпризом, каким стало для доктора Чана и его коллег, высадившихся на спутник тысячу лет назад. Прежде чем покинуть Ганимед, я заново прослушал его знаменитое сообщение. Должен признаться, у меня возникло странное чувство: я не мог не подумать о том, что все может повториться… Я не хочу войти в историю так, как это вынужденно сделал бедняга Чан…
Конечно, я могу взлететь, если ситуация станет опасной… Кстати, мне в голову только что пришла интересная мысль — а существуют ли у европеанцев летописи? Сохранились ли в их памяти события, которые произошли всего в нескольких километрах отсюда тысячу лет назад?
«Вызывает доктор Чан с Европы. Надеюсь, вы меня слышите, особенно доктор Флойд — я знаю, что вы на борту «Леонова»… Вероятно, времени мало… Я направил антенну скафандра туда, где вы, по моему мнению, находитесь… Пожалуйста, передайте эту информацию на Землю. «Цянь» погиб три часа назад. Я один остался в живых. Пользуюсь передатчиком космического скафандра — не знаю, какова дальность его действия, но это мой единственный шанс. Слушайте меня внимательною.
НА ЕВРОПЕ ЕСТЬ ЖИЗНЬ.
Повторяю:
НА ЕВРОПЕ ЕСТЬ ЖИЗНЬ.
Посадка прошла успешно. Мы проверили все системы и выбросили шланги, чтобы немедленно начать закачку воды в топливные баки на случай, если придется совершить экстренный взлет. Все шло по плану… Мы сами с трудом в это верили. Мы продолжали качать воду, и баки наполнились почти наполовину. Мы с доктором Ли вышли из корабля, чтобы проверить термоизоляцию трубопровода. «Цянь» стоит — стоял — в тридцати метрах от Большого канала. Трубопровод был протянут от корабля к каналу и уходил под лед. Лед очень тонкий — ходить по нему опасно… Юпитер был в первой четверти. Корабль, как новогоднюю елку, украшали фонари мощностью в пять киловатт. Их свет легко проникал сквозь лед… Потрясающие цвета. Громадную темную массу, поднимающуюся из бездны, первым заметил Ли. Сначала мы приняли ее за стаю рыб — она была слишком велика для отдельного организма. Потом она стала проламывать лед, направляясь к нам, будто огромное поле водорослей двигалось по грунту. Ли побежал на корабль за камерой, я остался смотреть. Оно перемещалось медленно, я мог легко обогнать его. Я не ощущал тревоги — только волнение. Мне казалось, я знаю, что это такое, — я видел съемки полей ламинарий у побережья Калифорнии. Но я ошибался…
Существо явно попало в беду, но я понимал, что ему неважно. Оно никак не могло выжить при температуре на сто пятьдесят градусов ниже той, к которой привыкло. Похожее на черную волну, оно продвигалось вперед все медленнее и превращалось на ходу в лед — от него откалывались большие куски. Мне трудно было собраться с мыслями, и я не понимал, что оно собирается делать…
Существо направлялось к «Цяню» и выглядело совершенно безвредным, будто небольшая движущаяся роща. Я даже улыбнулся — оно напомнило мне Бирнамский лес из «Макбета»…
И только потом я осознал опасность. Хотя существо казалось безобидным, оно было тяжелым и, с учетом образовавшегося на нем льда, весило, вероятно, несколько тонн, даже при низком тяготении.
Оно мучительно медленно начало взбираться на корабль, оставляя за собой что-то вроде ледяного туннеля. Возможно, что просто защищалось от холода, как термиты, спасаясь от света, строят коридоры из грязи. Первыми не выдержали антенны. Потом начали поддаваться опоры — медленно, как во сне.
Я понял, что происходит, лишь когда корабль стал крениться. Чтобы спастись, достаточно было выключить свет!
Возможно, существо было фототропно и его биологический цикл начинался с солнечного луча, пробившегося сквозь лед. Или его тянуло к фонарям, как бабочку притягивает пламя свечи. На Европе никогда не было света ярче того, который зажгли мы.
Корабль перевернулся. Я увидел, как корпус лопнул, выпустив белое облако замерзшего пара. Фонари погасли, кроме одного — он качался на кабеле метрах в двух от поверхности.
Не помню, что происходило потом. Когда пришел в себя, я стоял под фонарем у разбитого корабля, все вокруг было запорошено свежим снегом, на котором явственно выделялись отпечатки моих подошв. Видимо, я бежал; с момента катастрофы прошло не более двух минут.
Растение — я по-прежнему думал о нем как о растении — оставалось неподвижным. Я решил, что оно пострадало при падении: кругом валялись отколовшиеся от него большие куски, будто сломанные ветви толщиной в человеческую руку.
Затем основная масса двинулась вновь. Она отделилась от разбитого корпуса и направилась на меня. Теперь я знал наверняка, что она реагирует на свет. Я стоял прямо под тысячеваттной лампой, которая уже перестала раскачиваться.
Представьте себе дуб — нет, лучше баньян с его многочисленными стволами, — расплющенный силой тяжести и пытающийся ползти по земле. Оно приблизилось к свету метров на пять и начало заходить с флангов, образовав вскоре вокруг меня правильное кольцо. Вероятно, это критическое расстояние: притягательное действие света переходит в отталкивающее. После этого какое-то время ничего не происходило. Я даже подумал, что оно наконец полностью превратилось в лед.
Затем я увидел, что на ветвях образуются бутоны. Это напоминало ускоренный показ кадров с распускающимися цветами. Я действительно решил, что это цветы — каждый величиной с человеческую голову.
Нежные, ярко раскрашенные лепестки начали раскрываться. Я подумал, что никто никогда не видел этих красок. Их просто не существовало до появления наших огней — наших гибельных огней — в этом мире.
Зябнут слабые тычинки… Я приблизился к живой стене, чтобы лучше разглядеть происходящее. Ни тогда, ни в другие моменты я совсем не испытывал страха. Я был уверен, что оно не враждебно — даже если наделено сознанием.
Вокруг было множество цветов, одни уже раскрылись, другие только начали распускаться. Теперь они напоминали мне мотыльков, едва вылупившихся из своих куколок, — новорожденных бабочек с мягкими, еще не расправленными крыльями. Я приближался к истине.
Но цветы замерзали — умирали, едва успев родиться. Один за другим они отваливались от своих почек, несколько секунд трепыхались, словно рыба, выброшенная на берег, и я наконец понял, что они такое. Их лепестки — это плавники, а сами они — плавающие личинки большого существа. Вероятно, оно проводит большую часть жизни на дне и, подобно земным кораллам, посылает своих отпрысков на поиски новых территорий.
