В те же дни он неожиданно получил через Стасова премию «от неизвестного мецената» — за лучшее симфоническое произведение года. Этим меценатом был М. П. Беляев — музыкально–общественный деятель, лучшим произведением на этот раз признали «Манфреда».
Несколько слов о самой симфонии. Еще в 1882 году Балакирев посоветовал Чайковскому написать программную симфонию «Манфред» по Байрону. Затем во время пребывания Петра Ильича в Петербурге Балакирев снова стал убеждать его писать симфонию на эту тему. И вскоре прислал программу ее, где указал даже тональности, в которых должны были быть написаны части «Манфреда».
Чайковский очень неохотно принимался за работу. Он любил музыку Шумана к «Манфреду», а кроме того, не хотелось писать программную музыку — музыку на определенный сюжет, по определенной программе. Всегда он говорил, что чувствует себя «бесконечно свободнее в сфере чистой симфонии», что «какую‑нибудь сюиту» ему «во сто раз легче написать».
В конце концов он принялся за сочинение лишь потому, что обещал это Балакиреву.
13 сентября 1885 года Чайковский написал ему: «Желание ваше я исполнил. «Манфред» кончен… я просидел, можно сказать, не вставая с места почти четыре месяца… Никогда в жизни я так не старался и так не утомлялся от работы…» Но придерживаться тональностей, рекомендованных Балакиревым, Чайковский не стал. Произведение это он посвятил Балакиреву.
Исполненный в декабре 1886 года, «Манфред» вызвал восторженный отзыв Цезаря Кюи. Ему понравилось все, особенно же скерцо. «Критику, — писал он, — по отношению именно к этой части симфонии придется ответить на вопрос: „Чего желаешь ты?” — „Только слушать».
Чем объясняется такой необычайный для Кюи по отношению к Чайковскому отзыв, неужели он поверил наконец в талант теперь всеми признанного композитора?
Нет, все объяснялось проще. Кюи оставался верен традициям «Могучей кучки», а «кучкисты» ценили больше всего именно программную музыку. Кроме того, сюжет этот подсказал Чайковскому Балакирев, авторитет которого был для членов «кучки» долгое время непререкаемым. Да и посвящен «Манфред» был ему же. Как тут было не хвалить!
9 ноября Чайковский уехал и через несколько дней записал в дневнике: «Все сильнее и сильнее чувствую охлаждение к Москве. Подумываю о Питере».
Доброе чувство к Петербургу видно и в письме к Н. Ф. фон Мекк:
«Хотя я очень устаю и утомляюсь в Петербурге, — писал Чайковский, — но не могу не сказать, что меня трогает глубокое сочувствие, которое я встречаю здесь повсюду, во всех кружках и сферах, с которыми сталкиваюсь. Приписываю это тому, что мою музыку здесь очень любят, и это, конечно, глубоко радует меня. Как далеки те времена, когда о постановке новой оперы мне приходилось хлопотать и просить! Теперь они еще ненаписанную оперу уже включают в репертуар будущего сезона и собираются роскошно обставить ее» (речь идет об опере «Чародейка»).
Опера Чайковского «Чародейка» действительно в то время была еще далеко не окончена.
Начал ее композитор в сентябре 1885 года. К 18 августа 1886 года были закончены эскизы, а партитура — только 6 мая 1887 года. Такая медленная для Чайковского работа объяснялась тем, что его задерживал драматург И. В. Шпажинский, переделывавший свою трагедию в оперное либретто. Кроме того, композитору много раз приходилось прерывать работу из‑за разных поездок.
В мелодраматическом сюжете. «Чародейки» композитора привлекала, как всегда, главная женская роль, и хотя у Шпажинского кума Настасья является «гулящей бабой», Чайковский считал, что в глубине ее души «есть нравственная сила и красота, которой до этого случая только негде было высказаться. Сила эта в любви».
И снова он создает образ женщины любящей, страдающей, борющейся за свою любовь.
В дневнике тех дней мы все чаще встречаем имя Направника. Необходимо отметить, что Эдуард Францевич Направник за пятьдесят три года своей деятельности (с 1863 по 1916–й) поставил 102 оперы, среди них «Пиковую даму», «Иоланту», «Бориса Годунова», «Псковитянку» и много других.
Чайковский и он — уже настоящие друзья, и вся семья дирижера —его жена и дети — очень близки Петру Ильичу, который часто бывал на Крюковом канале в квартире 72 дома № 6, где жил Направник. Особенно сошелся Чайковский со старшим сыном дирижера. Володя Направник был ровесником племянника композитора и очень скоро стал своим человеком в их доме.
Воспоминания Владимира Направника о Петре Ильиче живо отражают ту атмосферу молодости и озорства, которая царила в молодой компании. И опять открывается совсем новая сторона этого удивительного и многогранного человека. Великий, мудрый, глубокий знаток человеческой души, он, оказывается, мог становиться совсем легкомысленным!
«…Петр Ильич, — —писал молодой Направник, — принимал участие во всех наших развлечениях, как ровесник. Он не подлаживался под нас, он так же искренне веселился, как мы, вот почему и нам с ним было просто и приятно. Тогда мне это казалось естественным, теперь, при воспоминании о том времени, меня поражает, до чего он был молод душой. Он и маленьких детей нежно любил, ласкал их, возился с ними».
Дальше Владимир Направник вспоминал, как почтенный, седовласый Петр Ильич безотказно садился за рояль и играл вальсы и польки, если кто‑нибудь из взрослых или детей хотел танцевать.
Он любил разные игры, шарады, особенно же всевозможные, как теперь называют, «розыгрыши» и радовался больше всех, когда они удавались.
У молодежи в то время была любимая игра, которую называли «черной магией». Она состояла вот в чем: кто-нибудь из гостей, не посвященный в тайну этого фокуса, говорил на ухо одному из играющих задуманное слово. Обычно говорили это слово Петру Ильичу. И вот Петр Ильич начинал произносить не имеющие никакого смысла слова, из начальных букв которых играющие отгадывали заданное слово.
Бывало, загадывающий долго не мог догадаться, как сумели узнать его слово, и это приводило Петра Ильича в восторг. Однажды таким непосвященным был С. И. Танеев. Он выходил из себя, но так и не открыл «тайны» отгадывания.
Один раз Владимир, придя к Чайковскому, застал Петра Ильича и его племянника Боба пишущими письма. Писем было множество, самого разнообразного и невероятного содержания.
Адресованы они все были Анне Петровне Мерклинг с целью заинтриговать ее. На другой день в гостях у Направников, где была и Анна Петровна, Петр Ильич долго переглядывался с Володей и Бобом, ожидая, что вот сейчас она начнет рассказ о необыкновенных посланиях, но не дождался: Анна Петровна давно догадалась о том, кто был автором писем, и нарочно молчала, чтобы подразнить его. Тогда Петр Ильич завел разговор о письмах вообще.
