Она бездумно открыла и тут же захлопнула тумбочку с личными вещами. Нет, так нельзя.
Электра вызвала с чипа амбьянс. Надо было понять Анну. Как она жила. Что держала перед глазами. О чем думала. Амбьянс не отзывался и, сделав несколько попыток, Электра поняла, что он тут и не был подключен. Засыпая, Анна Лициния всегда смотрела в белый потолок.
Электра села на край кровати. Отсюда, из этой крошечной белой комнатки, воля одной женщины безжалостно поворачивала историю Рима. Поворачивала, пока история не вырвала у нее штурвал.
Не история. Я.
Глазу не за что было зацепиться в этом почти отшельническом жилье. Она проверила еще раз — кубикула не была подключена ни к амбьянс-проектору, ни к общекорабельной системе видеонаблюдения, зато защищалась постоянно активированным конусом тишины. Что ж, у всех свои секреты. Электра хмыкнула, вспомнив своего препарированного руфа. Надо не забыть забрать его сюда, к себе.
Потому что она останется здесь.
Это мое место. Мой корабль. Я буду тут спать. Я посажу здесь цветочки.
Как бы не так, молчаливо ответила ей когтистая и клыкастая древняя тварь. Когда ты заснешь, я перерву тебе глотку.
Посмотрим.
Ничего личного или примечательного, ни кристаллов, ни книг. Электра еще раз осмотрелась. У ножки стола, на полу, валялся тонкий стилос. Анна пишет от руки? Преодолевая внутреннее сопротивление, Электра потянула на себя единственный ящик стола.
Ничего. Что она ждала тут увидеть? Личный дневник? Письма? На дне лежала ерунда, какая скапливается обычно на дне ящика: шпилька, старомодный транспондер, зеленый камушек, отделанный как кулон, несколько карточек. Изображения на плотной глянцевой бумаге, небольшого формата. Всего три штуки, зажатые пластиковой скрепкой. Что это — ненужная и потому забытая шелуха? Или драгоценность, малое в малом, единственное личное в аскетично-безликом. Как понять другого, когда и себя-то с трудом поймешь.
Первая картинка была — безлюдный пейзаж: сосны, озеро. Земля или любая терраформированная планета. Цвета смазанные, трудноразличимые, бумага в одном углу обесцветилась и норовила завернуться. Со второй карточки на Электру со смехом глянули два светловолосых полуподростка, римских — на шеях болтаются детские буллы, плечи и носы облуплены, сидят на каком-то валуне голова к голове. Электра не сразу узнала себя и Люция.
Третье изображение было похоже на уменьшенный парадный портрет. Иллюстрация из книжки? Репродукция? Молодой темноволосый мужчина в старинном костюме — или это мундир — в кресле с высокой спинкой, рядом стоит красивая женщина в светлом платье, утянутом в талии, еще какой-то мужчина в скучном костюме и с откровенно римскими стрижкой и челюстью; трое детей: младенец в кружевном платьице и чепце, пятилетний малыш на лошадке-качалке и мальчик постарше, тоже в мундире и даже с какой-то сабелькой, мрачно и серьезно смотрит в объектив. Или на художника? Судя по обилию экзотических деталей, все-таки какая-то иллюстрация. И подпись, чернилами, от руки: à Notre ami très cher, avec reconnaissance de la famille Ardachi, 15/V/2939 AD.
Зачем она тут держала эти три фотографии? Почему скрепила вместе.
Почему-то Электре казалось, что стоит ей захватить «Волчицу», и она сможет задать Анне мучившие ее вопросы, вытрясти из нее правду. Мутанты ли они с Люцием, какие-то побочные результаты древнего проекта «Нефилим», или просто бессмысленные жертвы амбициозных родителей. Но Анна выскользнула из рук, а тут было… ничего тут не было. Комната с белыми стенами. Три фотографии. Выжженные лакуны в системе хранения данных.
Время поджимало, надо было готовиться к триумфу. Люди это заслужили, сутки боя, победа, хоть и дорогой ценой. Потерянные жизни. Спасенные жизни. Электра привычно распечатала себе мундир, переоделась. Люций все еще не отвечал на ее сообщения, злился. Наверное, он никогда не повзрослеет. Может быть, у него нет такой возможности? Может быть, это заложено в его генетической судьбе — вечное мальчишество, незрелость, безрассудная отвага и безграничная черствость, свойственная только подросткам.
А она? Что заложено в ней? А этот серьезный смуглый мальчик в мундире? Кто он? Она уже видела где-то эти упрямые светлые глаза, изогнутые брови, темные кудрявые волосы. Электра снова взяла в руки изображение, всмотрелась. Рука мальчика лежала на эфесе сабли. У основания большого пальца шел шрам, свежий, заметный. И шрам этот она уже видела.
На пленке? Во сне? Сторонним воспоминанием проскользнула чешуйчатая длинная тень с рисунка Малака: все смешалось — горячка боя, синие зверюги на «Волчице», тоска по утраченному, его подарок. Снова померещился запах нагретого песка и цветов олеандра, навязчиво преследовавший ее последние недели.
«Гадес сошелся с Персефоной, — вспомнилось ей так ясно, будто этот сон случился сейчас. — Планеты сойдут со своих орбит».
Ради этого? Ради этого я потеряла юношу, который мог бы быть мне сыном. Возлюбленного, который мог бы быть мне братом. Брата, который…
У меня все еще есть брат.
«Антоний. Ответь, когда сможешь. Надо поговорить».
Но его контакт даже не горел зеленым. Должно быть, тоже занят подготовкой к триумфу.
Электра вгляделась в картинку, теперь с испытующей жадностью. Глаза она тоже вспомнила — так смотрел в камеру халифатский офицер, принимавший воздушный парад на Марселе.
«Это мои ночные соколы…»
Получается, на Марселе сейчас находился правящий принц Раззии Асар Ардаши, собственной персоной. Обжигал свои глиняные фигурки, раздувал горн, по лицу его пробегали алые сполохи. Дрожала вода в графине, тикал таймер бомбы.
А она во сне приняла его за Люца.
Как будто темный его двойник, мрачный близнец — смуглая кожа, прозрачные зеленые глаза, темные волосы — что у Люция сияет, то у этого темно. Да нет, нет, все-таки не похожи — тот, на балконе, был выше, шире в плечах, черты его тяжелее.
Корни планов Анны Ариадны Лицинии лежали где-то в кровавой темноте. Не достать, не докопаться.
Что ж, значит, они подождут. Сейчас надо пойти на главную палубу. Войска заслужили свой триумф.
***
Диктатор и дуумвир великого Рима Гай Августин Тарквиний остался, наконец, один. В последнее время одиночество было роскошью, которую нельзя получить ни за какие баллы. Он включил трансляцию — прямой рапорт от Конрада Тарквиния, запись личного триумфа Дианы Электры Флавии, диктатора и дуумвира Великого Рима, и Люция Константина Аурелия, магистра эквитум, адмирала объединенного флота. Стоя навытяжку перед нескончаемыми шеренгами легионеров и пилотов, эти двое сияли белым, золотым, хрустальным. Неужели никто не видит, какая у них выправка, стать, какое нечеловеческое пренебрежение к обстоятельствам, как они похожи друг на друга и не похожи больше ни на кого.
«Вот волчата, которые разорвут Рим, — сказала ему Анна когда-то. — Каждый из них способен вести за собой людей, видеть и создавать будущее, а вместе им будет тесно. Я посеяла зубы дракона, и они взойдут, когда настанет время».
Ошибся ли я, сохранив их жизни? Или, напротив, сейчас, когда случилось то, чего мы не ждали и не могли предсказать, когда синяя смерть пришла с небес, жестокая и неотвратимая — эти двое спасут нас всех? Как далеко они стоят друг от друга — не в силах ни соединиться, ни разорвать свою связь. Жестокий эксперимент одержимой женщины, небесные близнецы, гибель для Рима существующего и завязь Рима Нового.
Пернатые змеи. Драконы. Аполлон и Артемида.
Да и возможно ли причинить им вред, когда даже существо из подземного мира, тот беловолосый тайи, стало на их сторону. Мог ли он сделать что-то им, хотя пощадил ее.
Точнее — она пощадила его.
Память иногда хочется выжечь, но она не думает даже замутиться. Гай прикрыл глаза, стирая слепящее видение двух триумфаторов — он в белом небесном и она — в белом траурном. Так и не надела алое. В прошлом, как в темной тяжелой земле, лежали корни. Истоки. Зубы дракона.
***
Десять лет назад, где-то в римском космическом пространстве
