Перед ним возникла черная морда. Оскаленная пасть горела, из нее вываливался красный, огненный язык. Но дохнуло из пасти не огнем, а морозом.
Лаврушин закрыл лицо ладонью и упал на колено, рефлекторно нажав еще на одну клавишу.
Секунда прошла. Стальные челюсти не рвали его горло.
– Вам помочь? – услышал он рядом с собой голос и почувствовал, что ему помогают подняться на ноги…
Часть третья
Ночные кошмары
Караван-сити не было. Он затерялся в неведомых далях других измерений. Здесь же был вечер. Был сквер с деревьями, асфальтом и скамейками. И здесь говорили по-русски. Здесь упавшим людям помогали встать на ноги.
– Спасибо, – сказал Лаврушин, поднимаясь.
– Не за что? Я вам еще нужен? – спросил молодой человек, все еще поддерживающий Лаврушина за локоть.
– Я в порядке.
Молодой человек кивнул и быстрым шагом удалился.
– Где мы? – спросил Степан, державшийся за ствол дерева и трясущий головой, не в силах поверить в неожиданное спасение.
– В России. А вот какое время…
В сквере было безлюдно. Лишь на лавочке в глубине сидела парочка.
– Ох, как же хорошо, – томным голосом вещала девушка.
– Да, дорогая.
– Слышишь, – прошептал Степан. – Натуральная тяжелая эротика. Скорее всего, тут Москва девяностых.
Между тем женский голос продолжал ворковать:
– Как же прекрасно.
– Да дорогая.
– Какое счастье жить в стране победившего социализма!..
Скверик выходил на Волхонку.
Ни храма Христа Спасителя, ни даже бассейна Москва видно не было. На их месте возносился ввысь гигантский Дом Советов с тридцатиметровым Лениным с протянутой рукой на крыше. Здание освещалось прожекторами.
Теплый вечер. Стрелки часов на столбе показывали одиннадцать. Было довольно многолюдно. По асфальту мягко шуршали шины «Побед» и автобусов.
– Пятидесятые годы, – оценил Лаврушин.
Друзья вышли на набережную. Они присматривались к прохожим и прислушивались к их разговорам. Там людей было еще больше. По большей части парни в мешковатых костюмах и кудрявенькие девушки в ситцевых платьицах. На всех лицах была несмываемая печать воодушевления и оптимизма.
Опершись о гранитный выступ, всматривалась вдаль, где вздымались знакомые и незнакомые высотки и огромные сталинские дома, женщина. Она держала в руках ребенка-негритенка.
– Не поеду обратно в США, – на ломаном русском говорила она широкоплечему, румяному – кровь с молоком – детине.
– И правильно! – воодушевленно восклицал румяный.
– В Америке стыдно иметь черного ребенка.
– У нас это не стыдно. Для нас цвет кожи не имеет значения. У нас государство рабочих и крестьян…
– Бозоны и мю-мезоны… Уравнение Люциева-Фруктуса, – пылко балабонили два очкарика, рукава их белых рубах были закатаны…
Еще двое пареньков рабоче-крестьянского вида грустно вглядывались в маслянистые черные воды Москвы-реки, в которых кривились неспокойными зигзагами огни фонарей.
– Мы оба любим одну девушку, – долдонил один. – Ты мой друг. И я уступаю тебе ее.
– Нет. Ты мой друг, и я уступаю тебе ее, – пылко возражал другой.
– Нет, я так не могу, так не поступают комсомольцы. Женись на Наташе и живи счастливо.
Так они препирались долго, пытаясь всучить друг другу ту самую таинственную Наташу…
– Масса солнца составляет сто пятьдесят квадрильонов тонн, – нудила очкастая женщина в строгом костюме высокому статному мужчине, шедшему за ней.
За ними шествовала еще одна парочка – худой, с противным лицом парень лет двадцати и девушка с пламенным взором, в цветастом платьице и белых носочках. Похоже, оба были недовольны друг другом.
– Ты хочешь тихого счастья, – строго выговаривала девушка.
– Да, да… Я хочу. Хочу ковер с лебедями на стене. Хочу семь слоников на шифоньере. Хочу, хочу, хочу, – капризничал парень.
– А жизнь – это борьба. Я презираю твой тихий мещанский мир, – презрительно кинула девушка.
Все что-то нудили, кого-то воспитывали, что-то долдонили. Это был мир нравоучительных трепачей.
– И что дальше? – спросил Степан, присаживаясь на гранитный парапет. – Без паспортов. Без денег.
– Придется опять играть, – Лаврушин вытащил «пианино». Погладил пальцами его неровную поверхность. У красной клавиши в краску врос волосок от кисти. – Эх-хе-хе, – вздохнул он, понимая – ничего не получится. Не нашла на него та волна. Не «интуичится», хоть волком вой.
– Никак? – сочувствующе спросил Степан.
– Близко ничего.
Всю ночь они прошатались по знакомому и незнакомому городу. Это была Москва, но немножко не та, а прилизанная, стерильная, с незнакомыми циклопическими величественными зданиями. А вот памятников архитектуры поубавилось. Эту Москву взялись перестраивать куда более активно, чем ту, в которой жили Лаврушин и Степан.
Над городом заструился рассвет. Вышли поливальные машины. Потянулись первые троллейбусы. И вот веселые люди с радостью пошли на работу, как на праздник. Весело напевая, рулили шоферы. Улыбаясь, клали кирпичи каменщики. Воодушевленно торговали яблоками продавщицы.
«Куда идет не знает веселое звено», – радостно пропел промаршировавший отряд пионеров.
В этом городе у всех все было отлично. Это был мир простых и ясных чувств, простых решений. Мир надуманных проблем, где все разложено по полочкам. Все прекрасно знали цель и смысл жизни, а кто не знал, того незамедлительно учили этому. Или справедливо наказывали. У всех все было изумительно. Только Степан и Лаврушин, злые, голодные, неприкаянные, брели незнамо куда и зачем по Фрунзенской набережной.
– Поедем в Сибирь, – заорали рядом так, что Лаврушин отпрыгнул и настороженно заозирался.
– В Сибирь, где мощно катят свои воды могучие реки. Где человек в великом порыве побеждает и покоряет природу, и природа начинает служить ему, – обнимая барышню радостно орал парень, отбрасывая прядь непокорную со лба и смотря вдаль, видимо, пытаясь разглядеть там сибирские просторы.
– В Сибирь, – счастливо кивала барышня.
– Правильно, в тайгу ее, – прошептал Степан, оглядываясь на них.
Друзья уныло побрели дальше.
– Сигарет почти не осталось, – Степан вынул пачку, руки у него дрожали, так что одну сигарету он смял и яростно отбросил от себя. Засунул в рот другую и щелкнул зажигалкой.
Они, погруженные в невеселые думы о невеселых перспективах, безалаберно не замечали слежку, которая велась за ними уже час…
* * *
Ученики пятого «Б» Гена и Валера пошли на невиданное – на пропуск уроков. Они рисковали проработкой на пионерском собрании. Но решили, что есть дела поважнее, чем уроки.
