Он обернулся и направился к дверям.
– Да нет, вы нас не так поняли, – начал Лаврушин, которому стало стыдно. – Конечно, мы с вами выпьем.
– Вот и прекрасно, – просиял Хуан.
Он расставил джин и тоник на столе, там же устроились бокалы. Лаврушин плеснул себе джина на донышке и тоника. Степан, помнивший, во что ему обошлось последнее пьянство, ограничился тоником.
Дон Хуан же налил себе чистого джина, и посмотрел через бокал на свет.
– За то, чтобы наши желания сбывались, – в тоне его было что-то зловещее.
Он выпил залпом и крякнул.
Друзья тоже выпили.
– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно произнес дон Хуан, с интересом глядя на собутыльников – как-то изучающе, будто на объект эксперимента.
Лаврушину показалось, что в комнате темнеет. Он поднес руку к лицу. Это движение далось ему большим трудом. Комната отдалялась. А вместе с ней отдалялась и торжествующая ухмылка на порочном лице Хуана. И стол с джином и с тоником. И рука казалось не своей, а чужой. Она со стуком упала на колено, и Лаврушин не ощутил ничего – ни боли, ни сотрясения. Тело теперь было чье-то чужое, но не его.
– Во, значит все-таки отравила, нечестивая, – покачал головой дон Хуан.
– Кто? – слабо прошептал Степан.
– Хуанита. Она подсунула мне этот тоник. Знала, негодная, что я предпочитаю божественный джин именно с тоником. Я сразу понял, что он отравлен.
– А?
– На вас решил попробовать. Не терзайте себя страхами и сомнениями. В вашем положении есть свои плюсы… Главное, вы не будете претендовать на завещание дедушки.
– Ах ты латиноамериканская сволочь, – из последних сил воскликнул Степан, падая на ковер.
– Не переживайте. Жизнь штука тяжелая. Не жаль с ней и расстаться, – он поправил безупречно сидящий на нем галстук. И вышел из комнаты.
Лаврушин попытался вернуть в свою собственность тело. Ему это почти удалось. Он приподнялся. И рухнул на ковер. Сознание его покинуло…
* * *
– Вставай, – Лаврушин потряс Степана за плечо. – Все на свете проспишь.
Степан заворочался на кровати, открыл глаза, нехотя приподнялся.
– Что с нами? – спросил он сонно. – Хуан… Яд…
– Скорее всего, Хуанита подсунула Хуану вовсе не яд, а снотворное.
– Зачем?
– А черт их знает, интриганов.
– А кто нас перенес на кровать?
– Нашлись добрые люди.
Холодный душ прогнал последние остатки тяжелого сна.
За окнами занимался рассвет.
– Часы остановились, – Степан, встряхнул электронные часы.
– Как?
– Да вот, показывают всякую чушь.
На циферблате цифры скакали в полном беспорядке. И Лаврушину это очень не понравилось. Он ощутил укол тревоги. Настороженно огляделся. Что-то изменилось в окружающем мире.
Стояла мертвенная тишина. Лишь изредка за окнами слышался звук проезжающего автомобиля.
– Часов двенадцать продрыхли, – сказал Степан.
– Да, не слабо подушку намяли.
В дверь послышался стук.
– Ну, все, – констатировал Степан. – Кончилось терпение. Если это Хуан, я его буду бить.
Но вошел не Хуан. Осторожно, будто боясь повредить что-то, в комнату зашла Хуанита. Она была трогательно жалкая, беззащитная, и вместе с тем пронзительно красивая. На ней было легкое белое платьице, на плече висела маленькая белая сумка.
– Мне незачем жить, – с места в карьер выдала она любимую присказку жителей Ла-Бананоса.
– С чего ради? – спросил Степан.
– Я люблю вас.
– Кого? – обалдел Лаврушин.
– Обоих.
– Хуанита, я думаю, вы не подумали, сказав это. Вы устали. Вы расстроены, – начал увещевать ее Степан, будто говорил с психбольной, у которой припадок. Возможно, так оно и было.
– Я обо всем подумала. Я выплакала все слезы. Я сгораю от любви. А вы отвергаете меня! Так знайте, моя смерть на вашей совести.
– Э, ты так не шути.
– На вашей, – она упрямо топнула ножкой. Открыла сумочку. Вытащила из нее едва уместившийся там «Кольт» сорок пятого калибра с инкрустированной перламутром рукояткой. И направила ствол себе в сердце.
– Не стоит, Хуанита, – продолжил увещевания Степан, пытаясь придвинуться к ней ближе. Лаврушин не мог даже подумать, что его друг способен лить из своих уст такое количество елея, да еще смазывать им уши дамы. – Ты нам тоже нравишься. Мы… – он запнулся, язык на миг отказался повиноваться, но он вздохнув, закончил, – мы тебя тоже любим.
– Правда, – массивный «Кольт» дрогнул в руке Хуаниты.
– Правда, правда.
– Ну, тогда умрете вы.
Теперь ствол пистолета был направлен в сторону друзей.
– Почему? – Степан не поверил своим ушам.
– Потому что вы оба – дерьмовые ублюдки, – голос Хуаниты грубел. – Потому что я высосу вашу кровь. Вспорю ваши животы и накручу на руку ваши кишки! Я вытяну из вас каждую жилу!
Хуанита на глазах превращалась во Фрэдди Крюгера. Фрэдди начал нажимать на спуск. «Кольт» загрохотал. Одна за другой пули устремлялись в беспорядочный полет по комнате. Они били стекла, рикошетили от потолка, с чмоканьем впивались в диван.
И сама комната становилась другой. Стены пульсировали, как что-то живое, покрывались кровоточащими ранами и гнойными язвами. Вид за окном тоже менялся. Теперь там были развалины незнакомого мертвого города, его пожирало кровавое зарево.
– Вы мои, – хохотал Фрэдди Крюгер. – Вас некому будить. Вам некому помочь. Идите к папочке, – он поманил пальцами-лезвиями к себе.
– Во клоун, – Степан, прищурившись, спокойно смотрел на Фрэдди.
Убийца, почуяв неладное, насторожился.
– Не боюсь я тебя, дурак с когтями, – между прочим, снисходительно и не к месту легко бросил Степан.
Фрэдди на миг замер.
– Лаврушин, он же питается нашим страхом. Он силен нашими сомнениями и терзаниями. Главное, не боятся.
– Да? А ты попробуй, – на обожженном лице Фредди появилось такое выражение, что Лаврушину ноги в миг набили ватой. Совет не бояться был ценен, но трудноват для реализации. Самым подходящим для такой ситуации был именно страх, естественным путем переходящий в ужас и панику.
– У тебя ничего не выйдет, Фрэдди, – Степан встал во весь рост. – Это мой сон. Он питается моей силой. Я могу тут все.
И действительно, Степан на глазах становился больше. Он наливался силой. В нем теперь была мощь, как в разогнавшемся тракторе «Беларусь». Он с кряканьем ударил кулаком по стене и пробил в ней дырку.
– Я могу все, Фрэдди. Ты просто присосавшийся к нам клоп, возомнивший себя хозяином!
Он сделал шаг навстречу маньяку. И тот, огрызнувшись, отмахнулся страшными когтями, оскалился, но в глубине глаз была растерянность.
Степан припечатал его в лоб кулаком. Ноги маньяка оторвались от земли. Он пролетел всю комнату и со страшным треском ударился о стену, которая пошла трещинами.
