всём этом хаосе и безумии тот умудрился встретить Вику — настоящую девушку, не стеснённую рамками общественного мнения, мыслями о богатствах и призрачными принципами современных мадам. Черноволосая, высокая, вызывающая зависть у большинства девушек. Вексель, как называл её в шутку Антон, несмотря на вполне грозный внешний вид, была умной, начитанной, заботливой и любящей женой. Порой казалось, что единственное, в чём она не разбирается, — это хобби мужа. Сама Вика не играла, предпочитая читать или собирать паззлы, но, если выпадал вечер, когда муж покупал пару бутылок медовухи, с радостью брала в руки геймпад, чтобы «навалять благоверному». Хоть и от слова «совсем» не понимала, как играть в файтинги. Она была простой и настоящей. Обладая, как частенько думал Сава, знаниями нескольких столичных библиотек, никогда не показывала это, но всякий раз с жадностью поглощала любую новую информацию. Наверное, этим Антон её и заинтересовал — он был археологом с интересным увлечением, заключавшемся в археологии цифровой. А ещё он не любил научные труды и всегда предпочитал фантастику или фэнтези, что первое время позволяло рассказывать своей тогда ещё знакомой Вике удивительные истории. Антон долго смеялся, когда Вексель отчаянно пыталась найти книги или хотя бы рассказы о невероятных событиях, услышанных от своего парня, не подозревая, что тот просто пересказывал ей сюжеты игр, когда на ум не приходило ничего умнее. Это была самая крепкая пара из всех известных Саве. И вся искренность Антона и Вики заставляла смотреть на мир, в котором они живут, с большим сожалением. Ведь такие отношения, не стеснённые средствами, в которых человеку нужен именно человек, всё чаще становились подобны реликтам. Столь редким, что в собственное счастье уже просто не верится.
— Мы стали слишком человеколюбивы, — заключил Сава. — Настолько, что идиократия уже не кажется такой уж фантастикой. Честное слово, если бы я знал как, то заработал бы на всех, кто употребляет слово «толерантность».
— Создай стриминговую платформу, — улыбнулся Антон.
— Ну да, там тема толерантности приносит очень много денег.
— И голые бабы.
— И голые бабы, да.
Сава поднялся со стула и, подойдя к окну, снова закурил.
— Если бы я видел, для чего жить в этом мире, то боролся бы за жизнь. А так…
— Ну а для себя?
— Для себя! — снова передразнил Сава. — Для себя жить скучно, особенно на такие деньги. Мне надоело бежать от этого мира в другие, а потом открывать новостную ленту и возвращаться обратно. Надоело, что боль может ткнуть меня носом в реальность. Я хочу уйти навсегда. Хочу уже, наконец, свалить из этого проклятого места и посмотреть, что будет дальше.
— А родители?
— Они уже давно готовы. Я по глазам это вижу. Они знают, что я могу в любой момент… того…
— Отъехать.
— Да. Так что для них это хоть и будет потерей, но, увы, не неожиданной.
— Мне бы твою храбрость…
— Это не храбрость, Тоха. Это слабость. Добровольный уход, отказ от борьбы — это слабость. Всегда так считал. Иногда она обоснована, но чаще всего нет. Моя слабость легко объяснима. Мне больно. Физически и морально. Даже если бы я хотел детей, тысячу раз бы подумал, а стоит ли заводить их в ТАКОМ мире. Безумном, алчном, жалком, если так посудить. Каждый день здесь одни придумывают себе проблемы, а другие от таких же «проблем» прыгают с крыш, глотают таблетки и так далее. И их проблемы такие мелочные, такие… бессмысленные. Как, в общем-то, и жизнь. Я и сам такой. Ничего после себя не оставлю. Просто уйду.
— Не для всех, Сава.
— Что?
— Не для всех твоя жизнь не имеет смысла. Ты один из лучших в мире игроков. Уж поверь, о тебе знают.
— А толку?
— В целом — никакого. Но тебя в любом случае будут помнить. Это я тебе гарантирую.
Очередной тлеющий бычок коснулся стекла пепельницы, испуская тонкую струйку дыма.
— Знаешь, я тебе больше скажу: моё имя есть в титрах нескольких игр. То есть по факту я внёс свой вклад в их создание. Вот, что после меня осталось. Но опять же — а толку? Всё равно титры до конца никто не смотрит. Смысл в том, что меня будут помнить, как игрока, который что-то там делал или умел делать? Это пользы никому не принесло. Даже мне, то, что я, как ты говоришь, легенда, никакой пользы не приносит.
— Но тем не менее…
— Думаю, должно быть какое-то право на легендарность. Ганнибал — легенда. Пушкин — легенда. Цой — легенда. Македонский — легенда. Кубрик — легенда. Как думаешь, что их всех объединяет? Правильно, они оставили после себя наследие. И таких полно. А я что оставил? Ничего. Я уйду…и обо мне уже через год забудут. Да и слава Богу.
— Хочешь сказать, у Рэя Паркера есть это право — быть легендой?
— Да, пусть и наследие его весьма сомнительное. О нём будут помнить хотя бы из видео по цифровой истории, если такая будет когда-нибудь. Один из важнейших персонажей «RustИGears». Спорный, само собой, но от того не менее важный.
— Торговля наркотиками, алкоголем, пособничество, мошенничество…
— Во-первых, это до сих пор никто подтвердить не может, а во-вторых — сломанные судьбы тоже заставляют помнить. Как бы печально это ни звучало. Мрачное наследие не перестаёт быть менее значимым от этого. Да, это память не на века, но всё-таки. PieRORay — легенда.
Снова молчание. Такое, когда вы оба всё прекрасно понимаете и ничего не можете с этим сделать. Один, потому что не хочет. Другой, потому что не знает как. Вы принимаете грядущее. И принятие это сопровождается молчанием. Пустым, не обременённым мыслями молчанием, которое другой негласно обещает сохранить, наблюдая, как медленно угасает первый. Грядущее должно остаться тайной для остальных, каким бы тревожным оно не было. Да, рассуждения о легендарности в этот непростой век приняли форму обычных бесед на кухне квартиры в доме на Первомайской. Какое время, такие и легенды — ненастоящие, известные лишь в пространстве, представляющем из себя набор нулей и единиц, если говорить упрощённо. Но ни Саву, ни тем более семьянина Антона это не беспокоило. Оба никогда не стремились к чему-то настолько великому, чтобы,
