Ее подруга – темноволосая и коротко стриженная – недовольно покачала головой.
Наверное, с экономических курсов…
– Мы им становимся нужны только тогда, когда кладем на них болт. – Ее напомаженный рот презрительно скривился; качнулись над тарелкой с блинчиками громоздкие красные бусы. – Вот когда он станет не нужен тебе, тогда ты станешь нужна ему…
Я медленно отвернулась от случайных соседок и уставилась на остатки комковатого пюре.
Тишина внутри собственного сердца пугала.
* * *
Удивительно, как иногда вагонетка, плетущаяся внутри бесконечного темного туннеля, вдруг срывается куда-то вниз, а после берет невидимый, но ощутимый разгон и стремительно вырывается на поверхность горы. И болтается от непривычной скорости голова, цепляются за металлический край уставшие пыльные руки, слезятся от яркого света глаза, а ты счастлив, полностью счастлив, потому что наконец свободен!
– Девяносто два из ста баллов!!!
И я взлетаю к потолку, размахивая конечностями, как ошалевший плюшевый медведь.
– А-а-а!!! Вы чего!..
– Ты молодец!
– Ура! Меган! Ура-а-а!!!
Руки одногруппников ловят лишь для того, чтобы вновь подбросить вверх.
– Отпустите меня! Я же упаду-у-у!
Сердце колотится в бешеном ритме, радость застилает сознание, хочется парить, смеяться, хочется летать. Они будто чувствуют это и хохочут, но хохочут счастливо, беззлобно, разделяя мой собственный восторг, и снова подбрасывают. Гип-гип ура победителю экзамена!
Когда только успели забыться вечера зубрежки, долгие часы, проведенные перед крошечными детальками, ворох исписанных страниц мятого конспекта и надоевший до зубной боли монотонный голос профессора Клода? Когда улетучилась тоска? Когда я вдруг осознала, что смеюсь сама? Четыре долгих, почти бесконечных экзаменационных часа отсижены… четыре сложнейшие задачи решены. Неужели это правда?
– Вот ты даешь! Никто не выбил больше семидесяти, а ты – целых девяносто два! Ты гений, рыжая!
Казалось, прежде чем меня поставили на землю, потолок отдалился и приблизился еще не менее десятка раз.
– Дурачки! Делать вам больше нечего, кроме как людей подбрасывать!
Они так радостно смеются, а я даже толком не помню их имен. Ушастый в свитере – Жорж, да, Жорж… Рыжий с веснушками – Питер, а здоровяка зовут вроде бы Лиам. Профессор тоже не сразу смог запомнить – почему-то он редко обращался к нам по именам.
– Мег, сегодня празднуем! Идем в бар на углу Сорок Восьмой!
– Я…
Секундное замешательство – бар, какой бар? Ведь завтра день рождения Дэлла, подготовиться бы надо.
– Ты тоже идешь! Как без этого?
– Не-е-е, ребят…
Надо спросить у Дэлла…
– Никаких отмазок! Ты лучшая на курсе, ты точно должна быть. Мег, расслабься, мы все сдали, можем отметить! Блин, больше месяца мучений…
– И Ирвин там будет. Говорит, мы лучший выпуск за последний год.
– Ага, всей толпой отметим…
Они были настойчивы. Возбуждены и радостны, как стая отъевшихся после голодной зимы пингвинов, и я вдруг неожиданно для себя сдалась. Слишком долго сидела на берегу, когда хотелось нырнуть в нежную зелено-голубую волну радости, слишком долго тосковала по ощущению соленых брызг на лице, слишком давно хотела почувствовать телом прохладное обтекание влаги, дарующее свежесть и бодрость. И тогда я нырнула – поднялась с песка, побежала вперед и бросилась в столь желанное море, поддалась всеобщему веселью. Прочь тревоги, прочь заботы – сегодня мой день, могу себе позволить бокал-другой вина в хорошей компании. В конце концов, кому и что я должна? Подарок найден и куплен, все организовано заранее, так почему бы мне не отдохнуть и не отпраздновать собственную победу, коих было так мало за последнее время? А девяносто два балла – это и правда лучший результат среди учеников за год. Мне есть чем гордиться. Ну ведь есть!
Всего два часа. Кому будет хуже?
– Ну хорошо. Я с вами.
Одногруппники одобрительно загудели.
* * *
Бар на углу Сорок Восьмой оказался тесным, шумным и прокуренным, как портовый кабак. Спины теснились плечом к плечу, хрипловатым альтом невидимой певицы звучала музыка, изо всех углов доносился звон толстостенных пивных кружек. Плотный, как ватное одеяло, стелился под потолком сигаретный дым, выдуваемый десятками ртов. Бубнила множеством голосов льющаяся непрерывным потоком речь.
– …Да за этими замками будущее! Скоро такие чипы будут встраивать в автомобили, бытовую технику, душевые кабины, письменные столы. Они завоюют пространство! Люди всегда были двинутыми на безопасности, а безопасней этих еще не придумали…
Похожий на вышибалу Лиам, чья кружка с пивом опустела в третий раз, состроил важное и напыщенное лицо; его голова качалась между массивных плеч то вверх, то вниз, вызывая ассоциации с собачкой, какую водители автобусов иногда крепят на приборную панель. Профессор, к которому обращался Лиам, рассеянно кивал, занятый отрыванием сухого кусочка табачного листа от кончика сигары, которую держал в руках. За те сорок минут, что мы провели в баре, начиная с восьми вечера, глаза обоих собеседников успели порядочно остекленеть.
Не много же людям надо… даже тем, что с учеными степенями.
Зажатая с одной стороны веснушчатым Жоржем и Габби – тонкошеим парнем с большими глазами и редкой челкой – и Питером и Джедом с другой (обе пары о чем-то увлеченно общались), я размышляла о том удручающем факте, что так и не оставила Дэллу записку.
Время без двадцати девять. Дома ли он?
Днем, когда я вернулась в особняк, чтобы отдохнуть и переодеться, комнаты были пусты – ни шагов, ни звуков, ни голосов. Дэлл отсутствовал. Не появился он и к тому моменту, когда я стояла в дверях, готовая к выходу. Его приход избавил бы меня от необходимости выбора: оставить в офисе записку, позвонить или же вообще ничего не делать?
Брошенные днем ранее слова о том, что я постоянно чего-то «требую» или «выпрашиваю», болезненно царапали мозг, лишая всякого желания продолжать общение. Хватило одной мысли о том, как презрительно скривятся его губы, наткнись он на послание в офисе или услышь по телефону мой голос, чтобы остановиться на третьем варианте – не буду ни писать, ни звонить. Когда Дэллу вообще было дело до того, где и как я провожу время, появляюсь ли дома к ужину и с кем веду душевные беседы, когда хочется выплакаться?
Никогда.
И если не беспокоится он, тогда зачем беспокоюсь я?
Ближе к десяти часам вечер потек веселее.
Вино ли сделало свое дело или же тот факт, что я наконец начала позволять себе вовлекаться в диалоги с соседями по столу, но хмурые облака моего настроения рассеялись. Как вкусно, однако, жевать сыр, оливки или жареные сухарики, запивая все это красным. И новая песня, льющаяся из колонок, очень даже ничего – цепляет за живое, заставляя головы присутствующих покачиваться в такт. Какие разные и интересные лица вокруг – другие люди, другие интересы, другие цели в жизни и темы для бесед. И при том, что ни один из них не подозревает о существовании некоего Дэлла Одриарда, все они прекрасно живут и в ус не дуют…
Мда, есть над чем подумать.
Пока я философствовала и прислушивалась к словам незнакомой песни, ко мне повернулся веснушчатый Жорж – настолько безбашенно веселый, насколько же и пьяный. Шарф на его шее сбился набок, рыжеватые волосы, взмокшие от пота, завивались колечками.
– Куришь?
Я дожевала очередной сухарик, глотнула вина, которое начало казаться небесной амброзией с ярко выраженным эффектом панацеи, и кивнула.
– Курю.
– Тогда угощаю.
Он постучал по дну пачки указательным пальцем – в квадратную дырочку выскользнуло сразу три сигареты с белым фильтром, одна из них упала на стол и скатилась на пол.
– А, ну и черт с ней… держи.
Я с долей непонятного наслаждения (так, вероятно, чувствует себя тигр, наконец-то съевший дрессировщика: расслабился, позволил себе пожить, а дальше будь что будет…) зажала фильтр зубами и поднесла кончик сигареты к пламени. Затянулась. Медленно выдохнула дым к потолку и посмотрела на улыбающегося соседа.
– Хорошо, а? – подмигнул тот.
– Ага.
– Ничто не доставляет такого кайфа, как расхлебаться с чем-либо и стать свободным. Оно понятно, что день-два отдыха, и мозги примутся пилить тебя на тему, что же в жизни делать дальше, но все равно хорошо. По крайней мере сегодня.
– Хорошо, да. Сегодня – точно.
Наверное, мы оба были похожи на желе: вялые кивки, заторможенные движения и прилипшая к лицам глуповатая улыбка кретинов из сумасшедшего дома, которым удалось на вечер избавиться от докторов и охранников. Момент триумфа, радости и свободы, пусть даже краткосрочной.
Мой одногруппник был прав, завтра будет уже иначе: подсотрется эйфория от удачного дня, полученный диплом сделается бумажкой, которую нужно как-то применить, на горизонте появятся новые вершины, которые потребуется покорять… работа-работа-работа… Бесконечный бег белки в колесе из точки «ниоткуда» в точку «никуда».
