– Навигаторы позапрошлого века, – пояснил он.
– А-а…
Я бы с удовольствием взяла его за руку, слишком непривычно было всё вокруг, но признаться кому-то в своей слабости – тоже удовольствие ещё то.
Долговязая девочка в потёртых, обрезанных чуть выше колен джинсах вскапывала клумбу, часто вытирая тыльной стороной ладони мокрый лоб.
– Поздоровайся с ней, – предложил Никита.
– Зачем?
– Увидишь.
Мне не хотелось далеко уходить от своего спутника, тем не менее, оставив сумки около него, я подошла к девочке. Та бросила на меня быстрый взгляд и невозмутимо продолжила свою работу.
– Здравствуйте.
– Привет, – буркнула девочка и отвернулась.
– Вы не подскажете, где тут первый курс собирается?
Девочка даже не обернулась.
– Не подскажу.
Мне сразу расхотелось с ней разговаривать.
– Теперь ты поняла? – Спросил Никита, когда я возвратилась к нему. – Сборище грубиянов. Мы скоро тоже станем такими.
– Ещё чего! – Я была твёрдо уверена, что кто-кто, но я в любом случае останусь самой собой. – И ещё, кто тебе сказал, что они грубияны? Они просто не хотят ни с кем общаться.
– Не вижу большого отличия.
– Может быть, тут принято ставить новичков на место.
– Зачем? Мы и так только поступили сюда, находимся на самой нижней ступени. Зачем это лишний раз показывать?
– На следующий год, когда сами будем так делать, тогда и узнаем.
– Дурак ты!
– Не обзывайся.
– Прости.
– Ладно.
Вообще-то я вежливая, но тут не смогла сдержаться. Мне и так было не по себе, а тут ещё Никита со своими страшилками.
Первое впечатление о школе у меня сложилось самое положительное. Её территория напоминала большой парк. Можно идти по тропинке пять, десять минут и вокруг не будет ничего, только лес. Потом появляется лужайка с длинным кирпичным зданием, вокруг – плохонькие неухоженные клумбы, какие-то непонятные плакаты, несколько потёртых скамеек – и полная тишина, ни одного человека. Даже если несколько раз обойти вокруг здания, вглядываясь в окна, ничего не изменится. Кажется, что в нём много лет никто не живёт. Можно пойти дальше – и метров через сто встретится точно такое же здание – ещё более безлюдное, ещё более пустынное, хотя, дальше, вроде бы уже некуда. Тем не менее, следы жизни всё-таки присутствуют: в урнах полным-полно обёрток от каких-то полуфабрикатов, пыль с крохотного пятачка перед входом небрежна подметена.
Мы обошли несколько таких зданий с номерами от четырнадцати до девятнадцати. В конце концов я попросила Никиту вернуться обратно, в более обитаемые места.
– Тоже страшно стало?
Я молча кивнула. Только когда мы очутились на главной аллее, я внутренне немного расслабилась.
Мальчик шёл рядом нахмурившись и избегая смотреть в мою сторону. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что после того эпизода в песочнице он только ищет случая уйти от меня куда-нибудь подальше и в одиночестве зализать раны, нанесённые его уязвлённому самолюбию. К этому времени я уже придумала, как можно поступить.
– Никита, – я попробовала притвориться смущённой. – Ты… знаешь что…. Никому не говори, что я в песочнице играла, ладно? А то девчонки, если узнают, засмеют. Ладно?
Мальчик испытующе посмотрел на меня, потом улыбнулся.
– Ладно. Мы вдвоём хороши были. – И после некоторого колебания, добавил. – Зато у меня замок лучше получился. Больше.
– Больше – это не значит лучше, – нашлась я. – Зато у меня красивее.
– Мужчины всегда практики, а женщины – эстеты.
– Юношеский максимализм.
– Почему это – юношеский? – Обиделся мальчик.
– Если бы ты был повзрослее, – спокойно заметила я, – то в своих сентенциях не оперировал бы категориями "всегда" и "никогда".
Наступила пауза, после которой мы расхохотались. Инцидент оказался исчерпан, заодно мы как бы ненароком проверили интеллект друг друга. Никитин меня – вполне устраивал. Мой – Никиту – не знаю. Надеюсь, я ничего особенно глупого не успела сказать. Напряжённость, возникшая в наших отношениях, так же быстро исчезла, как и появилась.
– Пойдём в административный корпус.
– У меня на вызове написано, что там нужно быть только к шести.
– Карточку получишь. Да и ребята все там ждут, лучше уж с ними.
– Что за карточка?
Сумки были тяжёлыми, Никита очень устал и старался этого не показать, поэтому он обрадовался что появилась причина остановится и перевести дух.
– Вот! – Вытащил он из нагрудного кармана толстенький пластиковый прямоугольник.
Я повертела карточку в руках. Карточка как карточка, ничего особенного, с одной стороны – большая бледно-зелёная цифра "двести пятьдесят", с другой – три аккуратно заполненные строчки.
– Крикливый Никита Максимович. Ты, что ли?
– Я, – буркнул Никита и поспешно сунул карточку в карман.
Фамилии он своей стеснялся, что ли?
– Какая-то она тяжёлая, эта карточка.
– Там электроники всякой понапихано – нам и не снилось, – ответил мальчик. – Говорят, что если такую карточку потерять – то из "Штуки" сразу вылетишь, даже мяукнуть не успеешь.
– Думаешь, всё так серьёзно?
– Откуда я знаю. Пробовать как-то, знаешь, не очень хочется.
– А что это за цифра – "двести пятьдесят"?
– Какие-то очки, – в голосе Никиты ясно начало читаться сомнение. Я сразу поняла, что мы добрались до тех вопросов, о которых ему известно не больше моего.
– Тебе разве ничего не объяснили, когда карточку выдавали?
– Там такая зараза сидит… Впрочем, сама увидишь.
– Давай ты за одну ручку понесёшь, а я за другую.
Моё предложение было воспринято в штыки.
– Ещё чего! Надорваться хочешь? – Он опять схватился за сумку.
– А ты сам не боишься надорваться? – Поинтересовалась я.
Никита ответил с некоторой досадой, словно ему приходилось объяснять самые очевидные вещи.
– У мужиков всё совсем по-другому устроено. Мы можем зачахнуть, если, наоборот, что-нибудь тяжёлое день-два не потаскаем.
Чтобы скрыть усмешку, я сделала вид, что заинтересовалась дальним пейзажем. За все десять лет жизни рядом со мной мой собственный папа, например, говоря о себе, никогда не оперировал такими категориями, хотя и не давал повода усомниться в противоположном. Никита – довольно забавный мальчишка. Вдобавок ко всему супер, это лишний плюс. Сколько раз такое бывало, знакомишься с кем-нибудь, всё вроде бы идёт нормально, хихикаем, шепчемся, копаемся в своих игрушечных принадлежностях, а потом вдруг мой новый знакомый или знакомая случайно узнаёт, что я супер – и с этого момента в наших отношениях наступает резкий перелом. Неважно, сколько ребёнку лет – пять, шесть, семь, пятнадцать – в глазах его ясно читается одно-единственное чувство – страх. Создаётся впечатление, что обычные люди впитывают боязнь к суперам с материнским молоком, начинают нас опасаться задолго до того, как могут связно объяснить причину своих страхов. Что это – обычное людское неприятие любой инаковости?
