Пол Андерсон - Восставшие миры. Зима мира. Сломанный меч [Авт. сборник]

Преимущества малой численности населения были очевидны. У северян было изобилие дикого скота и других природных богатств. Это высвобождало время и создавало экономические условия для развития культуры, которая выдерживала конкуренцию с культурами многих цивилизованных наций, которые денно и нощно трудились. Еще более важным казалось жителям Рогавики, что вокруг них много пространства. Густонаселенные земли юга приводили их в откровенный ужас. Дония как-то заметила: «Я не смогла бы оставаться в Арванете долго — у них там пахло так же, как если бы я находилась среди толпы людей». У рогавикьянцев действительно чуткие носы, как и у собак, но это могло быть следствием тренировки, а не сознательного управления резервами организма.

«Проблема состоит в том, — думал Джоссерек, — что длительное благосостояние в обществе противоречит интересам частных предпринимателей и бюрократов, которые, к тому же, располагают реальной властью, и в конце концов, этому благополучию приходит конец. Поэтому общинные земли страдают от перенаселения, леса безжалостно вырубаются, реки загрязняются, уничтожаются дикие животные, затухает торговля, прогресс сдерживается всевозможными ограничениями и налогами — это происходит при любом известном общественном строе, племенном, монархическом, демократическом, теократическом, капиталистическом, патриархальном и любом другом. А рогавикьянцы — анархисты, они не имеют представления об альтруизме, у них нет даже такого слова. Какое-нибудь отдельное товарищество могло бы усилится, привлечь дополнительную рабочую силу и богатеть за счет экспансии. После этого оно могло бы посмеиваться над неодобрительным отношением к себе со стороны других групп: ведь став самостоятельным, оно выходит из-под контроля властей. Вскоре каждая народность стала бы стремиться поступать так же, чтобы не превратиться в жертву. Конечно, на деле этот процесс сложнее, но все же…

Что заставляет их сохранять образ жизни таким, каков он есть? Ведь ими, несомненно, движет более сильное чувство, нежели простое желание сохранить материальное благополучие для своих потомков, особенно если оно их самих не удовлетворяет. Многие из них заинтересованы в развитии торговли, другие хотели бы ее сократить, некоторые хотели бы иметь больше огнестрельного оружия, чтобы легче было охотиться, другие боялись попасть в зависимость от его поставщиков… и так далее… и каждый из них, он или она, свободны в своем выборе, хотя и не в состоянии спровоцировать достаточное количество своих собратьев на нарушение существующих отношений.

Такое едва ли когда-нибудь произойдет. Единственное серьезное нарушение этих отношений, о котором я когда-либо слышал, это наличие категория беглецов. Но они представляют собой патологический слой населения, который по той или иной причине ненавидит всех остальных. Но ни войны, ни наследственная вражда, ни редкие кражи, ни рукопашные стычки эти отношения не нарушат…

Они не святые, эти люди. Они надменны, алчны, они бесстыдно лгут при заключении сделок; за пределами своего Братства они далеко не доброжелательны, у них отсутствует какая-либо вера; существует, правда, некое подобие этики, да и та весьма прагматична. Более того, они распахнуты навстречу чужеземным идеям, но остаются верны себе век за веком. Каким же образом им это удается?

Это выше человеческого понимания».

Сондр Кэттл возник на фоне ровной безлесной равнины, покрытой золотисто-зеленой, волнующейся травой. Земля эта напоминала ту, на которую ступили Джоссерек и Дония, сбежав с корабля Сидира — кажется, прошло уже столько лет! — только эта местность была немного суше. Ближайшая стоянка была по размерам меньше обычной. Она выглядела уединенной, притаившейся среди возведенных человеком стен из пирамидальных тополей, защищавших ее от ветра, дождя, снега, засухи, града, пылающего багрового лета и морозной белой зимы. Пристанище было слабо освещено, весь вид его от края до края внушал неопределенный страх.

Он и раньше встречал нечто подобное — селения, разбросанные вокруг Оренстейна, в восточном Ованге и западной Андалине. Вследствие каких-то явлений в земле образовались кратеры диаметром три-четыре мили. Копая провалившуюся почву, люди обнаружили спрессованные, треснувшие от морозов и поврежденные корнями деревьев обломки, еще сохранившие какое-то подобие формы, приданной когда-то людьми. Еще глубже, случалось, находили остатки древних городов; их можно было найти и на лежащих по краям провалов холмах. Это натолкнуло ученых Киллимарейча на мысль, что когда с полюсов надвигался ледник, цивилизация уничтожила себя в борьбе за обладание истощающимися природными ресурсами, при этом была высвобождена какая-то неведомая энергия.

Их оппоненты отвергали эту теорию. Как правило, раскопки показывали, что катастрофы случались в густонаселенных районах. Не было оснований утверждать, что энергии, способные сокрушить мир, находились в руках человека. Теория о периодических значительных наступлениях и отступлениях ледника была нова, зыбка и спорна. Ее доказательства опирались в основном на пример прибрежных районов, которые первоначально были покрыты водой. И куда же еще могла исчезнуть вода, кроме как превратиться в лед? Что же, оспаривая консервативные учения, можно допустить, что одни материки вздыбились под воздействием земных сил, а другие были затоплены океаном. И случилось это, скорее всего, тысячи, а не миллионы лет назад. Видимо, эти же силы образовали и кратеры. А может быть, в этом виноваты метеориты. С тех пор, как Виклис Балалох доказал, что стреляющие звезды — это не что иное, как падающие с неба камни, многие из этих камней были обнаружены, причем некоторые из них были очень большими. Дождь из огромного количества камней мог смести всю мировую цивилизацию, оставив лишь жалкие кучки невежественных крестьян и дикарей, чтобы они могли начать все сначала.

Джоссерек увлекся этой проблемой после того, как Мулвен Роа дал ему книги и журналы. Чтение оказалось захватывающим. Как здорово было жить в эпоху, когда знания выплескивались на поверхность. Но по мере того, как они приближались к Сондр Кэттл, открывающееся перед ним зрелище все больше нагоняла на него тоску. Неисчислимые эпохи, неизмеримые глубины — все это было обречено, не осталось ничего, кроме черепков и костей… Один раз он видел череп гигантской рептилии, вмурованный в осыпающуюся скалу, сквозь его пустые глазницы сквозили ветры вечности. Безжизненность, которую время превратило в камень, не могла ни слышать, ни чувствовать. Он посмотрел на скачущую рядом Донию и невольно подумал о ее черепе.