— Не совсем. Но как бы то ни было, идти будет очень скользко, ветры здесь просто ужасные, уклон тропы еще круче, а видимость никудышная. Я думаю, мы должны заранее продумать план спуска. К тому же пора отдохнуть и перекусить.
— А тем временем Дэнни, возможно, умирает?
— Раскиньте своими мозгами. Сможем ли мы ему помочь, если выдохнемся раньше времени? — Свобода присел на корточки и снял рюкзак.
Через минуту Коффин нехотя, проклиная про себя задержку, присоединился к нему. Они постелили на землю кусок пленки, чтобы можно было сесть, разломили плитку шоколада и зажгли под чайником термическую капсулу.
Вообще-то здешнюю воду, равно как и воду самого вонючего низинного болота, можно было не кипятить. Несколько местных болезней, которым были подвержены люди, вызывали микробы, обитавшие исключительно в воздухе. Это была хорошая сторона природы Растума, плохая же заключалась в том, что лишь ничтожная доля местной растительности была пригодна в пищу. С животными дело обстояло лучше, поскольку человеческий желудок справлялся с большей частью экзотического белка, но ни одно из местных животных не могло полностью утолить голод, а большинство было так же ядовито, как и растения.
К недостаткам Растума относилось и то, что некоторые из местных хищников находили человеческое мясо очень приятным на вкус.
— В поясе облачности обычно сильна водная эрозия, — сказал Свобода. — Скалы там рыхлые и могут крошиться. Я думаю, нам следует надеть шиповки и связаться веревкой, — он вздохнул. — Не обижайтесь, но я бы не прочь иметь более опытного в альпинизме партнера, чем вы.
— Вы могли бы привлечь к поискам Хирояму, разве нет?
— Я не стал этого делать. Если бы я его попросил, он бы пошел со мной, но я не стал. Я вообще ему ничего не говорил.
Коффин стиснул челюсти. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь воем и свистом ветра, а также звуками падающей и журчащей воды.
Едва справившись с собой, Коффин равнодушно спросил:
— Почему? Чем больше людей участвуют в поиске и чем искуснее они в альпинизме, тем больше надежды на успех.
— Да. Но у Сабуро тоже есть семья. И если мне не суждено вернуться, он продолжит работу на шахте и тем самым будет кормить мою семью.
— Члены вашей семьи в состоянии работать сами. Рабочие руки на этой планете нужны повсюду.
— Я не желаю, чтобы Джудит где-то работала. То же самое касается и моих детей — я имею в виду моих собственных детей, которые еще не подросли.
— Это интересно. Я чувствую, что вы считаете меня главным виновником происшедшего и всячески стараетесь подчеркнуть, что я не любил Дэнни, а между тем вы никогда не скрывали неприязни к своим старшим детям.
— Я полагаю, вы не настолько глупы, что вам нужно объяснять, в чем тут причина. Да, я считаю истинно родными только младших детей, потому что я создал их по своему образу и подобию. И я намерен сделать все, чтобы у них было беззаботное детство.
— Другими словами, вы хотите, чтобы они росли паразитами?
— Клянусь Богом! — Свобода привстал. — Либо вы возьмете свои слова обратно, либо я немедленно возвращаюсь домой.
— Вы не можете этого сделать, — ядовито прошептал Коффин.
— Какого черта!
— Вспомните разговор с мэром Вульфом. Скажите еще спасибо, что ваш грех не был наказан более жестоко.
— Ах ты, чертов святоша! Ты, оказывается, еще и подслушивать умеешь! А ну-ка, приготовь свои кулаки! Давай, поднимайся, пока я не двинул как следует по твоему тощему пузу!
Коффин покачал головой.
— Нет. Тут не место для драк.
Вокруг клубился туман, образуя водовороты и завихрения. Чайник закипел, и Коффин высыпал в него заварку. Свобода, стоя над своим противником, тяжело дышал.
Внезапно Коффин опустил голову, и краска стыда залила его лицо.
— Извините, — пробормотал он. — Я нечаянно услышал ваш разговор. Я просто непроизвольно прислушался. Но это не мое дело. Я буду, разумеется, молчать об услышанном и вообще не должен был говорить об этом. Обещаю, что это никогда не повторится.
Свобода закурил, снова опустился на корточки и молчал до тех пор, пока чай не заварился, и в его руках не очутилась полная чашка. Затем, не глядя на Коффина, он сказал:
— Хорошо, я согласен, что это не место для ссоры. Но никогда не называйте мою семью семьей паразитов. Неужели женщину — вдову, на плечах которой домашнее хозяйство и дети, можно назвать паразиткой?
— Но… — запротестовал было Коффин.
— И неужели паразитами можно назвать детей, которые учатся в школе? — вновь перебил его Свобода.
— Полагаю, нет, — сказал Коффин, но в голосе его не чувствовалось особой искренности.
— Конфликт между нами можно назвать конфликтом квазикультур, — заметил Свобода, пытаясь улыбнуться и разрядить обстановку. — Вы, фермеры, всегда пребываете в дурных отношениях с нами, предпринимателями, потому что нам тоже нужны машины, а их все еще не хватает. Однако есть еще и значительное различие в наших жизненных позициях, которое со временем углубляется. Я считаю, что это неизбежно. Люди научным складом ума непроизвольно стремились избрать для себя работу, не связанную с сельским хозяйством. По своей сути они, как мне кажется, более прагматичны и гедонистичны. Я часто слышу, как хозяева ферм и ранчо сетуют на то, что Высокогорье Америки превращается в еще одну механизированную и пролетаризированную Землю.
— Это как раз одна из причин, по которым я выбрал фермерство, несмотря на мою прежнюю профессию, — согласно кивнул Коффин.
Свобода устремил неподвижный взгляд в ветреную мглу.
— Нам не придется беспокоиться об этом в течение нескольких столетий, — сказал он. — Даже если в этот процесс будет вовлечен весь мир.
— Но мир пока еще нам и не принадлежит, — заметил Коффин. — В нашем распоряжении пока лишь возвышенности, многие из которых пустынны, несколько поколений мы их заселим. А что потом? Нам нельзя допустить того, что случилось на Земле. Наша культура должна избежать той ловушки, в которую попалась культура человечества на нашей родной планете.
— Да, я и раньше слышал такие рассуждения. Что касается меня, то я лично не представляю себе, каким образом вы сможете заставить эволюцию культуры идти по вашему кругу, не утрачивая при этом свободы, ради которой мы я прилетели сюда.
— Может быть, вы правы. Хотя, на мой взгляд, вы опасно переоцениваете свободу. Но мне так кажется, вероятно, потому, что я никогда не был конституционалистом. Я убежден, что для свободы нужен простор. Как может человек стать хотя бы индивидуальностью, если ему некуда даже пойти, чтобы побыть наедине со своим Господом? А Высокогорье Америки через столетие—другое перестанет быть просторным.
