— Я знал, что ты согласишься со мной, — продолжал Евгений Борисович. — Уверен, что ты согласишься и с им мнением относительно твоего первого научного труда. Приготовься слушать, Яков. Держись крепче за кресло. Истины не всегда ласкают слух, а я не люблю лукавить. Ивану Матвеевичу это оч-чень хорошо известно. Э? Иван Матвеевич?
Пащенко смутился и покраснел.
— Я предвижу ваше мнение, — сказал Яков. — Вы считаете мою затею пустой фантастикой.
— Боже мой, как ты нетерпелив, Яков, — поморщился Турбович. — Мне хочется поговорить с тобой не как со студентом первого курса, а как с будущим научным работником. Что ж, изволь: я считаю твой замысел твоей творческой неудачей. И я хочу, чтобы ты извлек из нее урок на будущее. Ты должен понять мои намерения, Яков, если действительно считаешь меня своим старшим товарищем.
— Я вас слушаю, Евгений Борисович.
— Постарайся набраться терпения, Яков. Да-с… Так вот. Жаропрочный сплав, кристаллическая решетка с максимальной плотностью атомных ядер — так ты охарактеризовал свой замысел. Я очень внимательно просмотрел твои расчеты, пусть тебя не смущает, что мне потребовалось для этого так немного времени. За ночь я смог бы одолеть и втрое больше, мне это под силу. И что же я вижу? Ты собираешься орудовать с ядрами атомов, как с горохом, который можно насыпать в горшок.
— Похоже, — согласился Яков.
Посмеиваясь и укоризненно покачивая головой, Турбович принялся набивать трубку.
— Металлург вторгается в мир атома, — произнес он без насмешки, скорее с горечью. — Но беда не в этом, разумеется. Просто ты слишком рано уверовал в свое знание квантовой механики. Разве тебе известна природа сил, удерживающих ядра в кристаллах?
— Нет, неизвестна, — нахмурился Яков. — Природа силы тяготения пока тоже неизвестна, но тем не менее люди хорошо умеют ею пользоваться.
— Логично, друг мой, весьма логично. Однако согласись, что еще никому не пришло в голову вмешиваться в силы тяготения и изменять закономерность их взаимодействия. Ты намереваешься перестраивать кристаллы, используя взаимодействие электромагнитных и электростатических полей с полями внутриатомными. Ты хочешь создать резонанс между волной поля и волновой функцией частиц атома. Скажи мне конкретно, Яков, на какую именно из частиц атома ты собираешься воздействовать своими полями? Атом для нас очень широкое понятие. Он состоит из электронов, протонов, нейтронов, позитронов и еще бог весть каких «тронов». Э?
— Прежде всего на электронную оболочку, — ответил Яков. — Она, как резиновый жгут, стягивает атомы в кристаллы. Об этом, собственно, и идет речь в моих расчетах.
— Замечательно! Пусть будут только электроны. Ну, а много ли ты знаешь об электроне, этой самой доступной для наблюдения частице атома?
— Знаю все, что имеется в литературе.
— В литературе… Ха! — Турбович разразился смехом и живо, по-юношески вскочил на ноги.
Шагнув к книжным полкам, он с минуту нацеливался на нужную книгу.
— Вот, — сказал он, выхватывая книгу с полки и швыряя ее на стол перед самым лицом Якова. Книга соскользнула бы на пол, не подхвати ее Иван Матвеевич. — Капитальный труд достопочтенного сэра Томсона. «Строение атома». Первая, так называемая статистическая модель. Кругленький шарик ядра, вокруг которого расположены кругленькие неподвижные шарики-электроны. Все это похоже на мертвый застывший кристалл. — Евгений Борисович затянулся, выпустил струйку дыма, прищурил один глаз. — Дальнейшие наблюдения в прах разрушили кристаллоподобную модель атома. Физики вынуждены были посадить каждый электрон на орбиту и заставить его вращаться на ней, как Земля вращается вокруг Солнца. Вот! — Турбович швырнул Якову вторую книгу. — Нильс Бор, планетарная модель атома. Увы! Это оказалось только временным рецептом. Чтобы объяснить еще многие явления, ранее не замеченные, пришлось допустить вращение плоскости самой орбиты да еще вокруг не одной, а двух осей. Страдания облегчились, но ненадолго. — На стол последовало сразу две книги. — Появилась волновая и квантовая механика атома. Оказывается, уже мало всех вращений электрона, нужно, чтобы он ко всему прочему обладал свойствами волны. 6 какой же траектории может тут идти речь? Попробуй разыщи электрон. Его нет, он превратился в туманное электронное облако. На что же ты собираешься воздействовать, Яков? Твой расчет кристалла исходит из вполне определенного расположения электронов, а для этого следует возвратиться к сэру Томсону. Э?
Яков сжал зубы и отвел глаза в сторону. Все, что говорил Евгений Борисович, было чистейшей правдой.
— Однако давай сделаем допущение, что электрон не размытое облако, а строго определенная материальная частица и что вращается она по строго определенной орбите. Для создания твоих фантастических кристаллов потребуется целая серия экспериментов, на основе которых ты должен видеть, знать, какие процессы происходят при взаимодействии твоих полей с частицами атомов. Э? А что значит видеть, знать? Это значит производить замеры. А с помощью какого же мерительного прибора это сделать? Самый точный и самый чувствительный прибор тоже состоит из атомов и электронов. Электроны непременно будут взаимодействовать с электронами. Ты понял мою мысль? Никакое измерение не даст тебе правдивой картины перестройки кристалла. В тех экспериментах, которые ты намереваешься вести, ты уподобишься слепому, решившему изучить расположение созвездий. Хе-хе, Яков! Не очень весело, не так ли?
Да, Яков хорошо понял, что хотел сказать Турбович. Неоспоримость его доводов поразила молодого человека. Возразить было нечего. В самом деле, о каких измерениях в атоме вести речь, если их производить самими же атомами?
Яков стиснул ручки кресла. Доводы Турбовича рушили все здание, созданное им с таким трудом. Рушились все замыслы.
Евгений Борисович подошел к Якову и положил руку на его плечо.
— Вся беда в том, — сказал он, — что ты, связав себя с миром атома, с миром неопределенностей, гипотетических теорий, поставил перед собой слишком конкретные, слишком практические задачи. Ну, поскольку ты уж так настойчиво ломишься в мир атома, то изволь познакомиться с книгой в темно-синем коленкоровом переплете. — Это Гайзенберг. Он скажет тебе много такого, чего ты не сможешь найти ни у одного нашего отечественного автора. Знаешь, кто такой Гайзенберг? И, пожалуйста, не обижайся на меня, Яков. Я не захотел оставлять тебя в блаженном неведении. А откровенность, что ж… знаю, не всегда приятна.
Растерянно извинившись за отнятое время, Яков забрал свои тетради и в сопровождении безмолвного Ивана Матвеевича вышел из кабинета Турбовича,
