Философствующий профессор! Яков вскинул брови: где он слышал эти слова?… Ленин! «Материализм и эмпириокритицизм».
— Пащенко талантливый экспериментатор, ничуть не хуже Турбовича, — заметил Карганов. — Но в его характере эдакая мягкость, уступчивость. Не хватает ему пороха. Ты вот, Яков, встряхни его. Твоего увлечения на сотню Пащенко хватит.
А в голове Якова, по мере того, как он углублялся в механику атомных явлений, по мере того, как он штудировал книгу за книгой по электродинамике и металлографии, начинал оформляться тот первый шаг, который выбирает каждый исследователь, прежде чем начать решающую схватку с природой за овладение ее тайной.
Свойства сплава определяются его кристаллической решеткой. Значит, задача состоит в том, чтобы создать особый, прочный кристалл. Обычные методы термообработки отпадают — это становилось для Якова очевидным. Нужно как-то заставить совсем по-иному сгруппироваться ядра атомов.
Как?
Это он должен решить прежде теоретическим путем.
Яков сел за расчеты. Он производил на бумаге перестройку уже известных ему кристаллов и определял силу связи атомов, составляющих кристалл, с помощью вычислительного аппарата квантовой механики. У Якова не было ни логарифмической линейки, ни арифмометра. Он совершал огромную черновую работу, расходуя горы бумаги. В расчеты часто вкрадывались элементарные арифметические ошибки, которые сводили на нет труд нескольких вечеров. Но подобные «мелочи» не могли смутить Якова. Уж что-что, а трудиться он умел.
Началась настоящая творческая работа. Яков подтянулся, построжал.
Люба ходила вокруг мужа, покусывая губы, порывалась заговорить с ним и… не решалась. Видела — загорелся Яков уже совсем по-особенному.
За завтраком, за обедом, за ужином, каждую незанятую минуту Яков погружался в мысленное конструирование кристаллов, не замечая устремленных на него грустных глаз жены.
Как-то за обедом он оторвался от размышлений, услышав вопрос матери к Любе:
— Тебе нездоровится?
— Нет, почему же. Я здорова.
— Но ты почти ни к чему не притронулась. Ты всегда любила клюквенный кисель.
— Просто не хочется, мама. Сыта. Если бы огурцов соленых… У вас нет?
Анна Матвеевна внимательно посмотрела на Любу, но та с безразличным видом уже начала ковыряться в мясной котлете.
— Где-то оставались, — сказала Анна Матвеевна. — Но если ты очень хочешь, я спрошу у Севрюгиных.
— Нет, нет, не нужно.
— Ты чего это в самом деле? — удивился Яков.
— Чего, чего, — рассердилась Люба. — Сидел бы уж да мечтал. Сам не замечаешь, что ешь.
— Я не мечтаю, — смутился Яков, — я думаю. Это большая разница.
После работы. Яков увидел Любу дома. Она помогала Анне Матвеевне мыть пол.
— Ты разве не на аэродроме? — удивился Яков. — Погода сегодня очень хорошая.
Анна Матвеевна открыла рот, чтобы сказать что-то, но, поймав быстрый предостерегающий взгляд Любы, смешалась и вышла из комнаты.
…Яков проснулся под утро, разбуженный легким прикосновением рук Любы. Она сидела на постели, подобрав под себя ноги, и гладила его лицо. До рассвета было еще далеко. В темноте смутно выделялось лицо Любы с рассыпавшимися по белой сорочке волосами.
— Слушай, — сказала она, — это нечестно. Ты не должен спать.
— Что… Любушка? — испугался Яков.
— Я беременна… вот что,
Яков сел в кровати. Глаза его ничего не видели, и он остервенело тер их кулаками. Ему нужно было рассмотреть выражение лица Любы. Включить свет он не догадался.
— Как же, Люба, — пробормотал он, — ничего не было и вдруг… Ты, может быть, ошибаешься? А? Как-то сразу…
— Шестая неделя, — сказала Люба, — я сегодня у врача была.
— Ну и что же ты приуныла, хорошая? — он привлек ее к себе. — «Это» обязательно должно случиться. И хорошо, что случилось. Это даже замечательно, честное слово!
Так они и сидели обнявшись в темноте.
— Яша, — шепнула Люба, — а что если не рожать? Девчонки советовали… понимаешь. Я бы Анне Матвеевне сказала, да стыдно. А ты что думаешь?
— Любка? — испугался Яков. — С ума сошла? Я башку отверну той гадюке, которая тебе советовала.
— Тс-с-с… Тише. — Люба прижала ладонь к его губам. — Весь дом на ноги подымешь. Я ведь и сама… не очень. Мне самой противно. Только ведь, Яша, мутит меня. Ох, если бы ты знал, как мутит… и вот… — Она всхлипнула и ткнулась лицом в его плечо.
— Ну?
— Летать мне уже нельзя. Понимаешь — летать нельзя…
— Ох ты! — вырвалось у Якова, и он порывисто прижал к груди ее голову.
— Пускай… все равно, — нагнувшись, Люба, вытерла глаза о рукав Яшиной рубашки. — Пускай… Я выдержу… И… и не отступлю.
Они долго еще шептались, и шепот их был горячим и торопливым, будто спешили они до того, как выйти к людям, решить эту новую чрезвычайно важную для них задачу.
На кухне тикали ходики, из комнаты доносилось бормотание спящего Филиппа Андреевича, в полу что-то треснуло. Анна Матвеевна лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к шепоту в комнате сына, а когда те умолкли, улыбнулась. Ей хотелось внучат, это желание мучало ее с первого дня появления молодой снохи в доме.
Перед тем как заснуть, Яков крепче прижал к себе Любу и шепнул ей в ухо:
— Мальчишку? Хорошо?
Утром Анна Матвеевна долго не могла их разбудить. А когда они выскочили на кухню, она не увидела на лице Любы вчерашней грусти. И у самой у нее на душе стало светло и празднично.
Глазков встретил Якова в пролете отделения, схватил за руку:
— Как чувствует себя Любовь Дмитриевна?
Прежде Марк Захарович называл жену Якова только по имени или даже ласкательно Любушкой. Сегодня, улыбаясь одними глазами, он подчеркнул особое уважение к Любе, словно та выполняла чрезвычайно важную миссию.
— Хорошо, — ответил Яша.
— Полнеет? А?
— Полнеет, — смутился будущий папаша.
— Передай ей от меня самые наилучшие пожелания. А у тебя, между прочим, будет новый начальник отделения.
— Как?! А вы?
— Меня избрали секретарем заводского партийного комитета. Большое доверие. — Глазков, не отпуская руку Яши, повел его за собой по отделению. — Я в столовую направляюсь, очевидно, и тебе пора. Может быть, пойдем вместе?
Они сели за отдельный столик.
— Тебе не приходило в голову, Яков, что пора вступать в партию?
— В партию? Мне?
Яков опустил поднесенную ко рту ложку с супом обратно в тарелку.
— Да. В партию. Разве ты не чувствуешь, что уже пришел к ней? У тебя в нее своя, очень своеобразная дорога. Но, собственно, и каждый из нас по-своему приходит в партию.
