Яков вышел проводить Бориса, но никак не мог оставить его. Вместе они дошли до трамвайной остановки, одновременно, по молчаливому сговору прошли мимо, свернули за угол.
— У меня странное состояние. — Борис внимательно посмотрел на свои сжатые кулаки. — Будто я это уже не я, а кто-то совсем другой, взрослый, сильный, уверенный.
— Ага! — подхватил Яков. — Точно! Но это, по-моему, просто объясняется: на комбинате мы с тобой сразу в переплет попали.
— Если бы только на комбинате… Кругом переплет. Я ведь Катюшку-то люблю. И как люблю! Эх?
— Что ты, Борька?!
— Ты только никому ни звука, Яков. И, пожалуйста, не удивляйся. Мне теперь от горя выть хочется. Поделом, урок на будущее. А если бы она меня полюбила, я бы сейчас себя еще сильнее чувствовал.
— Эх ты, бука, бука! — выдохнул Яков.
— Это уж так — бука. А в общем, мой отъезд к лучшему. Вот только с тобой расставаться… в груди щемит. Все-таки хорошо, что я вырос среди таких друзей, как ты, Мишка, Алешка, Кузя. Я всегда хотел походить на тебя и Михаила. Поэтому из меня, наверно, кое-что и получилось.
Трижды они прощались, крепко жали друг другу руки — и снова проходили вместе квартал за кварталом. Только когда подошло время Якову принимать смену, друзья простились по-настоящему. Они обнялись, долго трясли друг другу руки, снова обнимались. Глаза у обоих повлажнели.
— Ну тебя ко всем шутам, — проворчал Борис. — Катись давай в свою лабораторию. Любушке передай привет.
Он круто повернулся и, уже не оборачиваясь, зашагал по улице. Но не свернул к трамваю, а пошел пешком. Ему хотелось еще раз взглянуть на знакомые заборы, палисадники, выщербленные мостовые.
Из Южноуральска поезд отошел вечером. Борис с Николаем Поликарповичем не сразу отыскали себе место в переполненном вагоне. С грехом пополам удалось им обосноваться на нижней боковой полке. Ехали командированные, возвращались из госпиталей солдаты и офицеры; другого народа, пожалуй, и не было. Поезд двигался быстро, но подолгу простаивал на разъездах, пропуская воинские эшелоны.
На одной из больших станций Борису посчастливилось занять третью полку. Туда, он захватил с собой оба чемодана и рулон с чертежами Дворца культуры. Спали на ней по очереди.
Купе попалось шумное. У окна четыре офицера опорожняли фляжку за фляжкой разведенного спирта. Были они щедры и охотно потчевали соседей по купе. Борис с беспокойством поглядывал на дядю, но тот, казалось, и не замечал шумного пиршества. Он разговаривал с сидевшим рядом на полке инженером из Свердловска.
Положение обострилось, когда подошло время закусить. Сначала чемоданчик с провизией Николай Поликарпович пристроил у себя на коленях. Это было очень неудобно, но что поделаешь в таких условиях?
— Папаша! — спохватились офицеры. — Устраивайся на столике.
Они мигом очистили столик, потеснились, чтобы дать место Николаю Поликарповичу и Борису. Дядя Коля разложил на столике вареные яйца, сыр, хлеб. Офицеры пошептались и вдруг перед Сивковыми возникло по стакану разведенного спирта.
— Не, не, — запротестовал Борис. — Мы непьющие. Большое спасибо, только лучше не надо.
— Спасибо говорят, когда выпьют, — наставительно заметил ему лейтенант в расстегнутом кителе с раскрасневшимся молодым лицом.
— Не могу, товарищи, — довольно твердо произнес и Николай Поликарпович, хотя Борис ясно видел, как от винного запаха задвигались его ноздри. — Не имеет смысла.
— А смысл мы сейчас придумаем, — успокоил его второй лейтенант, постарше, с большим шрамом через весь лоб. — Это напиток фронтовой, солдатский. Я не думаю, чтобы вы брезговали.
— Нет, нет, нет, что вы, — испугался Борис.
Лейтенант со шрамом налил еще четыре стакана и раздал их товарищам.
— Выпьем за победу, — сказал он.
— За победу над фрицами! — подхватил лейтенант, ордена которого гипнотизировали Бориса.
Борис ни за что не позволил бы себе отвергнуть такой тост. И в этот момент он забыл о дяде. Он только думал о том, что лейтенант старше его года на три, на четыре, но повидал в тысячу раз больше его, Бориса. Эх! Будь, что будет. Вот только бы не оконфузиться с питьем этого проклятого напитка, от которого выворачивает потом все внутренности.
— Смерть немецким оккупантам! — сказал самый старший из офицеров с погонами капитана танковых войск. — За победу!
Николай Поликарпович решил только пригубить спирт, сделать лишь маленький глоточек. Но едва его губы коснулись обжигающей влаги, он понял, что скорее умрет, чем оторвется от стакана.
К своему собственному ужасу, опорожнил стакан и Борис. Юноша задохнулся, ему казалось, что в желудок налит расплавленный свинец.
— Уважили. — Капитан удовлетворенно кивнул головой.
У Бориса сразу пропал аппетит. Он с трудом проглотил кусочек сыра, съел яйцо. Ему стало нехорошо, не то чтобы тошнило, но отрыгалось такой гадостью, от которой весь свет стал не мил. Он поспешил забраться на свою полку.
Густой табачный дым обволакивал лампочки. Говор голосов, песни, чей-то густой хохот, звуки гармоники — все это вместе с покачиванием вагона и глухим перестукиванием колес убаюкало Бориса.
Он уснул, прижав к себе рукой рулон с чертежами Дворца культуры. Ему вдруг приснилась Катя. Девушка сидела рядом и звонко смеялась. Борису тоже было весело, а на душе светло-светло. Он чувствовал теплое плечо Кати, видел ее зовущие глаза и понимал, что она хочет, чтобы он обнял ее. Нужно было только протянуть руку, решиться и протянуть руку. Но руки стали словно каменные и никак не повиновались. Нет, теперь-то он пересилит себя, вот еще немножко и пересилит. Сердце у Бориса колотится все сильнее. Сейчас он обнимет девушку… Вот сейчас… И вдруг все исчезло.
Борис в отчаяньи застонал и проснулся. Он облегченно вздохнул, встряхнул головой. Тьфу ты, какая только чертовщина может присниться человеку!
Поезд стоял на какой-то небольшой станции. В вагоне потушили свет. Слышалось шумное дыхание и храп спящих пассажиров. С перрона в окно купе падал свет редких фонарей. Свесив голову с полки, Борис пытался разглядеть дядю, но ничего не увидел. «Ладно, — подумал он, — все спят, значит, и дядька спит».
Вскоре поезд дернулся и пошел. Бориса снова укачало, но больше ему ничего уже не снилось. Так хорошо спать под перестукивание колес.
Когда он снова открыл глаза, в купе уже заглядывало солнце. Поезд с грохотом промчался по стальному мосту через небольшую реку.
Внизу уже все проснулись. Офицеры опохмелялись и закусывали. Борис взглянул на боковую полку — дяди там не было. Он сразу почувствовал беспокойство, спустился вниз, сходил в тамбур, в другой, вернулся в купе.
