бумаги — Что мне делать? Как жить дальше? Мама мертва, отец в горе, а он… даже он предал меня. Жизнь кажется пустой. Я ничего не могу… ничего… я жалкая и бесполезная.
Она тихо рыдала на лестничной площадке в полном одиночестве. Мысли одолевали её, и в какой-то момент Роза больше не могла находиться в этом доме.
Симон несколько дней находился в диком гневе. Слова Розы задели его. Однако он понимал, что сказанное было следствием эмоций. Он нашел виновников, который подсунули ей эту папку, и сурово наказал их, сдав аристократической юстиции. Но он не мог столько времени держать в себе всю ту злость и ярость, отчего-то ему хотелось увидеть вновь улыбку подруги. Поэтому, не думая, он отправился к ней. Сначала он заехал в ювелирный магазин, купить небольшой подарок в знак примирения, а после на всех порах помчался в поместье. Однако дома никого не застал. Розалия Бен Кильмани просто исчезла. Домочадцы сказали, что она уехала на рассвете. Простилась с отцом и братом и села в Атмос. Симон было хотел расспросить Пьера, но тот даже видеть его не желал.
Он остался без ответа, сжимая в руках коробочку с подарком. Следующие тринадцать лет он её не видел и не слышал. До него доходили слухи, что она переехала в другой город, где живёт мирной и спокойной жизнью с мужем и детьми. Иные слухи говорили, что она сгинула или ушла в служение Церкви. Симон не стал её искать, он рассудил, что если ушла, то нужно принять её решение с должным уважением. С уходом Розалии борьба была закончена, и в совете воцарился мир.
Роза же нашла своё призвание в приюте Святого Норта, где стала следить за одинокими детьми. За теми, кого оставили дорогие их сердцу люди. Мария Лиза приняла её как родную. Они познакомились на базаре Рабочего района, когда Роза угощала беспризорников лакомствами. Тогда она и предложила ей работу, увидев её чистую, но разбитую душу. Спустя какое-то время работы в качестве няньки Роза обнаружила младенца на пороге дома. Некто оставил его совсем одного. В его глазах цвета неба, она увидела саму себя. Он был также один, также брошен и не нужен. Он стал её светом, символом нового начала; символом того, что она ещё может творить добрые дела. Младенец оживил её душу, стал светочем надежды.
Тринадцать лет спустя дороги Симона и Розы вновь пересеклись. Это случилось в день, когда аристократ пришёл усыновить Григория.
– <…> Хочу в знак уважения к твоей семье заверить, что, правда, буду заботиться об этом ребенке, настолько, насколько смогу.
— Ты обещаешь мне это?
— У тебя все равно нет выбора, — ответил он, отмахнувшись. — Придется верить мне на слово. К тому же ты знаешь, что я щепетилен в отношении ценных ресурсов. А на этой прекрасной ноте, пожалуй, и закончим. До скорой встречи, — он уже собирался выходить, как бросил фразу. — И ещё. Я заберу Дангеля через пару дней. Пусть попрощается со всеми.
После Симон сел в Атмос и уехал домой. В руках он теребил коробку. Ту самую, которую когда-то хотел подарить Розе. Но он так и не решился этого сделать, не смог найти в себе сил принести запоздавшие извинения. В коробке лежал амулет с гравировкой, а на нём надпись: «196-ый год. Самой упертой и взбалмошной девице из всех от дурака из дуралеев». Он хранил его все эти годы, надеясь вновь увидеть друга.
«Роза, неужели ты, правда, думаешь, что я могу причинить вред этому ребенку? Да как я могу… пусть мои намерения не чисты, но он же твой мальчик. Я сделаю всё, чтобы защитить то, что любишь ты, моя дорогая подруга».
«Часто мне снится один и тот же сон. Стоит только закрыть глаза, как я вижу его… я вижу бескрайнее небо. Оно обволакивает меня, поглощает и наполняет собой. Я не могу дышать, не могу видеть и слышать, но мне нестрашно. Напротив, я чувствую абсолютное спокойствие. Но самое странное в этом сне — осознание, что сплю. Я запоминаю его отчетливо, словно это какое-то воспоминание из детства, с которым я ничего не могу сделать. Он из раз в раз идёт по одному пути, но всякий раз, как первый. Я наблюдаю небо, а после неизбежно меня бросает вниз, словно я становлюсь недостоин, словно небо понимает, что я пробудил сознание и больше не заложник иллюзии сна. И я падаю. Дальше кадры быстро сменяются, будто моя жизнь кинолента. Рождение, взросление, старость и смерть. Но жизнь не моя, а чья-то другая. Иногда кадры замедляются, и я могу зацепиться за образы. Смутные, но при этом эмоциональные. Чужими глазами я вижу пустыню, где солнце вечность не сходит с небосвода; выжженную землю под ногами и мутные болота. Я вижу толпы людей, они голодают, а после восторженно радуются. Поток жгучего пара, бьющего из самых недр — всё это в одно мгновение пролетает мимо меня. Но по-настоящему странно, когда жизнь замирает… и тот, чьими глазами я смотрю, смотрит на меня. Даже не так… он смотрит в меня, протягивает руку и исчезает. И я вновь попадаю в небо, вновь оно меня заполняет, и вновь я падаю. А следующий образ иной. Я ощущаю тепло, приятное и родное тепло. А перед глазами звёзды, что сверкают незабываемым блеском. Но на меня нападет страх, ведь я понимаю, что даже сейчас я всего лишь сплю».
— Нейтан, проснись! Мы подъезжаем.
По ушам ударил голос Наташи, а глаза ослепила внезапная вспышка света. То был свет пустыни на границе с Пустошью. На извивающимся от жары горизонте виделась высокая стена очередного города — Хелмфорта. Самого дальнего города от Артеи, дальше него лишь дикая и необузданная Пустошь. Ваппор въехал в городскую черту, и рельсы подняли его над белыми зданиями.
— Скоро будем на вокзале, всё готово? — басистым голосом спросил Грейсток.
— Не кипишуй, мы готовы, — уверенно заявил Эйс.
Грейсток был лидером III-ей экспедиции в Пустошь, к составу которой примкнул Нейтан в качестве носильщика группы антропологов. Их путь лежал дальше Хелмфорта, но так как дальше поезд уже не ехал, город стал их перевалочным пунктом. Уже оттуда члены экспедиции отправятся в поселение на недавно освоенной части Пустоши. Команда антропологов насчитывала всего четырёх человек: Николаса, главного специалиста в Артеи по пустынным племенам; Наташи, ученого антрополога и культуролога; Эйса, бывшего СОГовца, назначенного телохранителем; и Нейта. Другие же группы занимались изучением радиации, а
