Для нас это оказалось тоже шоком: тела по-прежнему приспособлены к неторопливому перемещению, а мозг работает на сверхскоростях. Общаться приходилось только с себе подобными, ибо замучаешься ждать, когда «простой» услышит твой вопрос, поймет, а потом начнет отвечать звуками так медленно, что, пока он произносит одно слово, можно прочесть все книги мира, выучить все языки, переговорить с десятью тысячами трансчеловеков на различные темы, обсудить важные проблемы, а «простой» все еще будет тянуть первый слог.
С этих дней мы сами ощутили, насколько мы разные. И что «простые» от нас дальше, чем были неандертальцы от кроманьонцев. Пожалуй, они от нас вообще другой вид.
Как прыгающие по дорогам воробьи.
Пескарькин присоединился через полгода, исходя из нашего электронного времени, хотя для простых транслюдей прошла только пара часов. Я подумал с иронией, что вот уже и совсем недавно ужасные и загадочные транслюди стали «простыми». Пескарькин включился с ходу, часть его в самом деле диких гипотез и предложений мы отвергли сразу, кое-как преодолели его страх потерять личность, если соединим на время мыслительную деятельность, но наш объединенный мозг начал выдавать варианты решений один за другим, мы тут же что-то отсеивали, что-то откладывали в долговременную память, над другими идеями продолжали работать в поте виртуального лица.
Еще через несколько дней к нам подключились Завьялов, Серенко и Довгаль, талантливые и работоспособные сотрудники. К сожалению, не рискнул воспользоваться новыми возможностями Дмитриев, яркий и талантливый ученый. Я просмотрел его досье и понял, что дело в морально-этических установках прошлого поколения, через которые он перешагнуть не сможет. А если и перешагнет, поддавшись на чьи-то уговоры, то всю жизнь будет терзаться чувством вины.
Кондрашов сказал возбужденно:
– Он что, с ума сошел?.. Я с ним поговорю!
– Нет, – остановил я. – Ни в коем случае.
– Почему, шеф?
– А что потом? – спросил я рассерженно. – Во-первых, у всех свобода выбора, мы никого не тянули в транслюди, не имеем права тянуть и в зачеловеки. Пусть. Может быть, когда-то передумает.
– А во-вторых?
– Во-вторых, – сказал я невесело, – естественный отбор все еще продолжается! Только раньше отсеивали болезни, саблезубые тигры, войны, а теперь вот эти барьеры. Это тоже барьер, дорогой мой Кондрашов. И не всякий может его взять.
Воцарилась тишина, я видел, как они оглядываются, за считаные минуты успевают проглядеть всю эволюцию вида и человеческую историю. Наконец Пескарькин сказал со вздохом:
– Шеф прав. Если затащим к нам, ему здесь будет… неуютно. С ним придется нянчиться. А потом все равно свихнется.
После тягостного молчания Кондрашов поговорил озадаченно:
– Эволюция все еще продолжается… И сколько же будем мчаться галопом, все набирая скорость?
– Сколько восхотим, – ответил я. – Теперь она уже не слепая. Мы ей дали глаза, уши.
– Даже мозги, – добавил Пескарькин.
– Даже мозги, – согласился я. – И снова нас станет меньше.
На долгий десяток микросекунд мы погрузились в молчание. Вообще-то теперь и мужчины могут размножаться сами по себе, я имею в виду – зачеловеки. Просто записал свою электронную копию в механическое тело, вот и твой потомок. Сперва полная копия, но по мере обучения и шагания по жизни будет совсем другой человек. Мечта многих мужчин: заводить детей без этой проклятой женитьбы, семейных скандалов и прочей бытовухи. К тому же пропускается весь жуткий период, когда это еще бессмысленный комок живого мяса, что орет, жрет и пачкает пеленки, а потом долгие годы мучительно медленно подрастает, постоянно то пальчик прищемит, то свинкой заболеет, а потом детский сад, школа… А тут р-р-раз – и сразу доктор наук!
Я быстро посмотрел на лица друзей, у всех увидел смущение в той или иной степени. Все-таки этот инстинкт продления рода идет не от трансчеловека и даже не человека, а от длинного хвоста млекопитающих, позвоночных и беспозвоночных: потомство должно получить что-то и от второй половины твоего существа.
Бог разорвал первых человеков, гинандроморфов, на две половинки и раскидал по свету. Теперь эти половинки должны искать и находить друг друга, а найдя, давать общего ребенка. Ибо только от правильно найденной половинки получаются самые лучшие дети.
Раздражающе глупое положение, когда голова работает в сотни тысяч раз быстрее, чем тело, длилось немыслимо долго. Нейроны, отвечающие за двигательные функции, как и все остальные, сильно отличаются от задействованных для мышления, пришлось долго приспосабливать, подгонять, добиваться наилучшей пропускной способности.
Кондрашов и Пескарькин откровенно завидовали, когда первые самовоспроизводящиеся «жуки» полезли в мою плоть, но прошли еще мучительно долгие дни, когда я наконец-то ощутил свое адекватное тело. Теперь уже раздражал излишне плотный воздух. В какую бы сторону я ни пытался двинуться, всюду встречает плотная стена, что превращается в ревущий ураган, когда я пытаюсь сделать резкое движение.
Я сцепил челюсти, терпел, я пока что хоть и зачеловек, но еще с хвостом и жабрами, а Кондрашов, он первым после меня вошел в этот удивительный мир, почти сразу же заявил:
– Шеф, надо что-то делать!
– Не новость, – огрызнулся я. – А что?
– Ну, – сказал он с энтузиазмом, – убрать всю атмосферу к чертовой матери!.. Мешает. Да и вообще – зачеловеки мы аль нет?
Оба они еще оставались в телах трансчеловеков, общались только через широкополосную связь, от них пахнуло таким негодованием, что я сказал вынужденно:
– Вы что, ребята, совсем там обесчеловечились? Кондрашик острит, не замечая, что вы стали чувствительнее тургеневских девушек. Однако он прав, в таких телах нам здесь будет очень неуютно.
Кондрашов спросил с загоревшимися глазами, он нарочито поблымал ярким светом, как фарами:
– Пора переходить к чистой энергетике?
– Как, – спросил я, их пыл сразу приугас, – еще надо поискать пути. Паршиво, конечно, на морских свинках не опробуешь.
– Я буду морской свинкой, – вызвался Кондрашов.
– Почему ты? – обиделся Пескарькин. – Я больше похож. Вот смотри в профиль!
– Голограмма, – разоблачил Кондрашов. – Подправленная. У тебя пузо через ремень свисает, а тут такой мускулистый, прямо кроносский бык.
– Что за кроносский бык?
– Не знаю, – ответил Кондрашов откровенно. – Но звучит здорово, верно?
– Сам ты… кроносский. Только не бык.
Кондрашов осматривался с удивлением, прислушиваясь к себе, нам, окружающему миру, который, оказывается, совсем не такой, каким привыкли воспринимать.
