Но Уанда не разозлилась. Наоборот, она попыталась успокоиться, ровно дыша и убрав с лица всякое выражение. Миро последовал ее примеру и проделал то же самое.
— Главное сейчас, — сказала Уанда, — это попытаться исправить положение. Казни обычно происходили вечером. Если мы хотим попытаться спасти Хьюмэна, нам нужно привести Глашатая сюда сегодня до темноты.
Миро кивнул.
— Да, — сказал он, — и прости меня.
— И ты прости меня, — ответила она.
— Мы оба не знаем, что делаем, поэтому никто не виноват, если происходит что-то не то.
— Если бы только я верила, что можно сделать правильный выбор.
Эла сидела на камне и болтала ногами в воде, она ждала Глашатая Мертвых. Ограда была всего в нескольких метрах, а под ней была стальная решетка, чтобы люди не могли проплыть под водой. Как будто кому-нибудь хотелось. Большинство людей в Милагре делали вид, что ограды не существует. Никогда не подходили близко. Вот почему она попросила Глашатая встретиться с ней именно там. Несмотря на то, что день был теплый, а занятий в школе не было, дети не купались здесь, в Вила Ультима, где ограда подходила к самой реке, а лес подходил к самой ограде. Только гончары и кирпичники приходили сюда, но и они уходили, когда кончался рабочий день. Она могла говорить о чем угодно, не рискуя, что ее подслушают или прервут.
Ей не пришлось ждать долго. Глашатай подплыл против течения на маленькой лодке, в точности как какой-нибудь фермер, которые вообще не пользовались дорогами. Кожа его была удивительно белой; даже у немногих живших здесь Лузитанцев, чья кожа была довольно светлой, так что их звали loiros, она была намного темнее. От этой бледности он казался слабым и худым. Но затем она заметила, как быстро лодка движется против течения; как точно весла входили в воду, на нужную глубину, длинным и мощным движением; какими плотными под кожей были его мышцы. Она почувствовала мгновенный укол грусти, осознала, что это грусть по отцу, несмотря на то, что она его так сильно ненавидела; до этого момента она не понимала, что она любила все в нем, и с грустью вспоминала, какими сильными были его плечи и спина, как от пота его смуглая кожа блестела на солнце, словно стекло.
«Нет, — сказала она мысленно, — я не оплакиваю твою смерть, Као. Я печалюсь о том, что ты не был похож на Глашатая, который совсем чужой для нас и тем не менее сделал больше добра для нас за три дня, чем ты за всю свою жизнь; я печалюсь о том, что твое прекрасное тело было таким прогнившим внутри».
Глашатай увидел ее и подогнал лодку к берегу в том месте, где она ждала. Она увязла в камышах и иле, помогая ему вытащить лодку на берег.
— Извини, что ты испачкалась из-за меня, — сказал он. — Но у меня не было никакой нагрузки уже недели две, а вода так манила…
— Вы хорошо гребете, — сказала она.
— Та планета, откуда я приехал, Тронхейм, покрыта в основном льдом и водой. Несколько скал, немного земли, но человек, не умеющий грести, был бы более увечным, чем если бы он не умел ходить.
— Вы родились там?
— Нет. Но там я Говорил в последний раз, — он присел на граму, лицом к воде.
Она села рядом с ним.
— Мама очень сердита на вас.
На его губах появилась легкая улыбка.
— Она говорила мне.
Эла неосознанно начала защищать мать.
— Вы пытались читать ее файлы.
— Я прочел их. Почти все, кроме тех, которые действительно важны.
— Я знаю. Ким сказал мне.
Она поймала себя на том, что радуется, что система защиты матери сработала. Затем вспомнила, что в этом деле она не на стороне матери. Уже много лет она пыталась убедить мать показать ей эти файлы. Но по инерции она продолжала говорить вещи, которые не хотела говорить.
— Ольгадо сидит дома с закрытыми глазами и слушает музыку. Очень расстроенный.
— Ну да, он считает, что я предал его.
— А разве нет? — она не хотела это сказать.
— Я Глашатай Мертвых. Я говорю правду или не говорю совсем и не боюсь открыть чужие секреты.
— Я знаю. Именно поэтому я и призывала Глашатая. Вы ко всему относитесь без почтения.
Он казался раздраженным.
— Зачем ты позвала меня сюда? — спросил он.
Все начиналось неправильно. Она разговаривала с ним так, как будто она была против него, как будто она не была так благодарна ему за то, что он уже сделал для семьи. «Или Ким проник в мой разум, если я говорю то, что не хотела сказать».
— Ты пригласила меня сюда, к реке. Все остальные в вашей семье со мной не разговаривают, и вдруг я получаю записку от тебя. Чтобы пожаловаться, что я вторгаюсь в вашу жизнь? Сказать мне, что я никого не уважаю?
— Нет, — сказала она подавленно. — Я не думала, что получится так.
— Тебе не приходило в голову, что я не стал бы Глашатаем, если бы не уважал людей?
В отчаянии она заговорила совершенно бессвязно:
— Лучше бы вы прочли все ее файлы. Узнали бы все ее секреты и рассказали о них всем жителям Ста Миров!
В ее глазах стояли слезы, и она не понимала, почему.
— Понятно. Тебе она их тоже не показывает.
— Я ведь ее ученица! Но почему же? О сеньор, я плачу…
— Я не умею заставлять людей плакать, Эла, — мягко ответил он. В его голосе звучала ласка. Нет, даже сильнее, как будто его рука держала ее руку, поддерживая ее. — Люди плачут, когда говорят правду.
— Sou ingrata, sou ma filha…
— Да, ты неблагодарная, ужасная дочь, — ответил он с мягким смехом. — Все эти годы, в хаосе и разрухе, ты держала свою семью вместе, почти без помощи матери; ты пошла работать вместе с ней, и даже тогда она скрывала от тебя самую важную информацию; ты не заслужила от нее ничего, кроме любви и доверия, а она в ответ отгородилась от тебя стеной и дома, и на работе; и наконец ты сказала кому-то о том, что тебе это надоело. Ты хуже всех, кого я знаю.
Она невольно рассмеялась над своим самобичеванием. Чисто по-детски она не хотела смеяться над собой.
— Нечего разговаривать со мной, как с маленькой, — она попыталась вложить в свой голос как можно больше презрения.
Он заметил это. Глаза его стали далекими и холодными.
— Не надо плевать в друзей, — сказал он.
Она не хотела, чтобы он отдалялся от нее. Но уже не могла удержаться и сказала холодно и сердито:
— Вы не мой друг.
На мгновение она испугалась, что он поверил ей. Но на его лице появилась улыбка.
— Ты не поймешь, кто твой друг, даже если увидишь его.
«Я пойму, — подумала она. — Я вижу друга». И она тоже улыбнулась ему.
— Эла, — спросил он, — ты хороший ксенобиолог?
— Да.
— Тебе уже восемнадцать. Ты могла бы пройти экзамен в шестнадцать лет. Но не стала.
— Мама не разрешила мне, она сказала, что я еще не готова.
— После шестнадцати разрешение матери уже не обязательно.
— Но для ученика требуется разрешение наставника.
— А сейчас тебе восемнадцать, и даже этого не надо.
— Все равно, она ксенобиолог Лузитании. Это ее лаборатория. Если я сдам экзамен, а она не разрешит мне работать в лаборатории до самой своей смерти?
— Она так говорила?
— Она дала понять, что мне не надо сдавать экзамен.
— Потому что если ты будешь не учеником, а коллегой-ксенобиологом, ты получишь право доступа…
— Ко всем рабочим файлам, ко всем закрытым файлам.
— Итак, она не разрешает своей дочери начать самостоятельную карьеру, оставляет пятно в твоей анкете — не готова к экзамену даже в восемнадцать лет — лишь бы ты не прочла эти файлы.
— Да.
— Почему?
— Она сумасшедшая.
— Нет. Что угодно, но не это.
— Именно так!
Он засмеялся и откинулся назад, на траву.
— Расскажи тогда, почему ты так думаешь.
— Пожалуйста. Во-первых: она не разрешает исследование десколады. Тридцать четыре года назад болезнь уничтожила почти всю колонию. Мои дедушка и бабушка, Ос Венерадос, с трудом ее остановили. По-видимому, возбудитель болезни, тела десколады, все еще существует — нам приходится принимать лекарства, чтобы не случилось новой вспышки. Вам ведь, наверное, говорили это? Если эти тела попадают в организм, то придется принимать это лекарство всю жизнь, даже когда уедешь отсюда.
— Да, я знаю это.
— Она не разрешает мне изучать эти тела, совсем. В некоторых из закрытых файлов написано об этом. Она засекретила открытия Густо и Сиды о телах десколады. Нельзя найти никакой информации.
Глаза Глашатая сузились.
— Так, это одна треть. Что еще?
— Это больше трети. Возбудитель болезни адаптировался и превратился в человеческого паразита через десять лет после основания колонии. Всего десять лет! И если он смог сделать это один раз, он сможет опять.
— Может, она так не считает.
— Может, у меня есть право принять собственное решение?
Он протянул руку, положил ей на колено, успокаивая ее.
