— Раздайте,— проворчал Сиффорд.
Форестер вытащил из кармана сложенные пополам листы бумаги и, аккуратно разорвав на одинаковые кусочки, раздал присутствующим.
— Если вчерашнее происшествие произошло по вине одного из вас, ради всего святого, дайте нам знать,— взмолился Лодж.
Листки вернулись к Форестеру. На некоторых было написано «нет», на других — «какие уж там шутки», а на одном — «я тут ни при чем».
Форестер сложил листки в пачку.
— Что ж, значит, эта идея себя не оправдала,— произнес он.— Впрочем, должен признаться, что я не возлагал на нее особых надежд.
Крейвен тяжело поднялся со стула.
— Нам всем не дает покоя одна мысль,— проговорил он,— Так почему же не высказать ее вслух?
Он умолк и с вызовом посмотрел на остальных, словно давая понять, что им не удастся его остановить.
— Генри здесь недолюбливали,— сказал он,— Не вздумайте это отрицать. Человек он был жесткий, трудный. Трудный во всех отношениях — такие не пользуются расположением окружающих. Я сблизился с ним больше, чем остальные члены нашей группы. И я охотно согласился сказать несколько слов в его память на сегодняшней панихиде, потому что, несмотря на трудность своего характера, Генри был достоин уважения. Он обладал такой твердой волей и упорством, какие редко встретишь даже у подобных личностей. Но на душе у него было неспокойно, его мучили сомнения, о которых никто из нас не догадывался. Иногда в наших с ним кратких беседах его прорывало и он говорил со мной откровенно — по-настоящему откровенно, как никогда не говорил ни с кем из вас.
Генри стоял на пороге какого-то открытия. Его охватил панический страх. И он умер.
А ведь он был совершенно здоров.
Крейвен взглянул на Сью Лоуренс.
— Может, я ошибаюсь, Сьюзен? — спросил он.— Скажите, был он чем-нибудь болен?
— Нет, он был здоров,— ответила доктор Сьюзен Лоуренс.— Он не должен был умереть.
Крейвен повернулся к Лоджу:
— Он недавно беседовал с вами, правильно?
— Дня два назад,— сказал Лодж,— На вид он казался таким же, как всегда.
— О чем он говорил с вами?
— Да, собственно, ни о чем особенном. О делах второстепенной важности.
— О делах второстепенной важности? — язвительно переспросил Крейвен.
— Ну ладно. Если вам угодно, извольте, я могу уточнить. Он говорил о том, что не хочет продолжать свои исследования. Назвал нашу работу дьявольским наваждением. Именно так он выразился: «Дьявольское наваждение».— Лодж обвел взглядом сидевших в комнате людей.
— Он говорил с вами настойчивей, чем прежде?
— Мне не с чем сравнивать,— ответил Лодж,— Дело в том, что на эту тему он беседовал со мной впервые. Пожалуй, из всех, кто здесь работает, один он никогда прежде ни при каких обстоятельствах в разговоре со мной не затрагивал этого вопроса.
— И вы уговорили его продолжить работу?
— Мы обсудили его точку зрения.
— Вы его убили!
— Возможно,— сказал Лодж,— Возможно, я убиваю вас всех. Или же каждый из нас убивает себя сам. Почем я знаю? — Он повернулся к доктору Лоуренс: — Сью, может человек умереть от психосоматического заболевания, вызванного страхом?
— По клинике заболевания нет,— ответила Сьюзен Лоуренс,— А если исходить из практики, то боюсь, что придется ответить утвердительно.
— Он попал в ловушку,— заявил Крейвен.
— Вместе со всем человечеством,— в сердцах обрезал его Лодж,— Если вам не терпится размять свой указательный палец, направьте его по очереди на каждого из нас. На все человеческое общество.
— По-моему, это не имеет отношения к тому, что нас сейчас интересует,— вмешался Форестер.
— Напротив,— возразил Крейвен,— И я объясню почему. Из всех людей я последним поверил бы в существование призраков…
Элис Пейдж вскочила на ноги.
— Замолчите! — крикнула она.— Замолчите! Замолчите!
— Успокойтесь, мисс Пейдж,— попросил Крейвен.
— Но вы же сказали…
— Я говорю о том, что, если допустить такую возможность, здесь у нас сложилась именно та ситуация, в которой у духа, покинувшего тело, был бы повод и, я бы даже сказал, право посетить место, где его тело постигла смерть.
— Садитесь, Крейвен! — приказал Лодж.
Крейвен в нерешительности помедлил и сел, злобно буркнув что-то себе под нос.
— Если вы видите какой-то смысл в дальнейшем обсуждении этого вопроса,— произнес Лодж,— настоятельно прошу оставить в покое мистику.
— Мне кажется, здесь нечего обсуждать,— сказал Мэйтленд,— Как ученые, посвятившие себя поискам первопричины возникновения жизни, мы должны понимать, что смерть есть абсолютный конец всех жизненных явлений.
— Вы отлично знаете, что это еще нужно доказать,— возразил Сиффорд.
Тут вмешался Форестер.
— Давайте-ка оставим эту тему,— решительно сказал он,— Мы можем вернуться к ней позже. А сейчас поговорим о другом,— И торопливо добавил: — Нам нужно выяснить кое-что еще. Скажите, кто-нибудь из вас знает, какой персонаж принадлежал Генри?
Молчание.
— Речь идет не о том, чтобы установить тождество каждого из участников Спектакля с определенным персонажем,— пояснил Форестер.— Но методом исключения…
— Хорошо,— сказал Сиффорд,— Раздайте еще раз ваши листки.
Форестер вытащил из кармана оставшуюся бумагу и снова принялся рвать ее на небольшие кусочки.
— К черту эти ваши липовые бумажки! — взорвался Крейвен,— Меня на такой крючок не поймаешь.
Форестер поднял взгляд с приготовленных листков на Крейвена:
— Крючок?
— А то нет,— вызывающим тоном ответил Крейвен,— Если уж говорить начистоту, разве вы все время не пытаетесь дознаться, кому какой принадлежит персонаж?
— Я этого не отрицаю,— заявил Форестер,— Я нарушил бы свой долг, если бы не пытался установить, кто из вас стоит за тем или иным персонажем.
— Меня удивляет, как тщательно мы это скрываем,— заговорил Лодж,— В нормальной обстановке подобное явление не имело бы значения, но здесь мы живем и работаем в очень сложных условиях. Мне думается, что, если бы каждый из нас перестал делать из этого тайну, всем нам стало бы намного легче существовать. Что до меня, то я охотно назову свой персонаж. Готов быть первым — вы только дайте команду,— Он замолчал и выжидательно посмотрел на остальных.
Команды не последовало.
Все они глядели на него в упор, и лица их были бесстрастны — они не выражали ни злобы, ни страха, ничего вообще.
Лодж пожал плечами, сбросив с них бремя неудачи.
— Ладно, оставим это,— произнес он, обращаясь к Крейвену,— Так о чем вы говорили?