— Нет, счастье — не парапсихическая сила. Счастье — это статистика, а ты — математическая абстракция. Было бы странно, если бы среди сорока трех миллиардов людей Несс не нашел бы никого вроде тебя. Ты ведь знаешь, что он выделил группу людей, потомков тех, кто выигрывал в Лотерею Жизни. Якобы их были тысячи, но держу пари, что если бы среди этих тысяч он не нашел того, кого искал, то начал бы поиски в гораздо большей группе, среди тех, которые могли похвалиться меньшим количеством предков-счастливцев. Думаю, их были бы десятки миллионов.
— Но для чего?
— Ради тебя. Он изучил эти несколько тысяч и начал постепенный отсев. Этот ребенком сломал себе палец. А вот тот часто ввязывается в драки и всегда бывает бит. У той — неприятности с психикой. Этот был испытателем новых моделей космических кораблей и отдавил себе ноготь. Понимаешь? С тобой никогда не случалось ничего подобного. Независимо от того, сколько раз ты роняла кусок хлеба, он всегда падал маслом вверх.
— Значит, все зависит от теории вероятности… — задумчиво протянула Тила. — Но, Луис, что-то тут не так. Например, я не всегда выигрывала в рулетку.
— Но никогда и не проигрывала помногу.
— Ну… Нет.
— Это и имел в виду Несс. Отбрасывал одного за другим тех кандидатов, которым что-то не удавалось, наконец попал на тебя. Думает, что нашел исключение, в соответствии с которым можно установить новые принципы, а я утверждаю, что он просто добрался до самой дальней точки — совершенно обычной кривой. Теория вероятности утверждает, что ты существуешь. Утверждает она и то, что когда ты в очередной раз бросишь вверх монету, то, как все прочие, будешь иметь равные шансы на выигрыш и проигрыш. У счастья нет памяти.
Тила села с громким вздохом.
— Что ж, я действительно оказалась невероятной счастливицей. Бедный Несс, он обманулся во мне.
— Это пойдет ему на пользу.
Уголки ее губ подозрительно задрожали.
— Мы можем это проверить прямо сейчас.
— Что?
— Принеси бутерброд с маслом. Побросаем.
Черный прямоугольник заслонял уже изрядный кусок неба и продолжал расти. Глаза Луиса были закрыты очками из необычайно сильно поляризующего материала, так как поляризации корпуса уже было недостаточно. Говорящий — он не выходил из рубки, управляя тем, что осталось от корабля, — тоже надел очки.
Луис видел удаленную на двадцать миллионов миль звезду как черный диск, окруженный ярко-оранжевой короной. Внутри корабля все сильно нагрелось, хотя климатизатор, натруженно гудя, работал в максимальном режиме.
Тила открыла дверь кабины, мгновенно захлопнула ее, и через минуту появилась с очками на глазах.
Черная пустота увеличивалась непрерывно. Прямоугольник имел ширину, по крайней мере равную диаметру звезды, то есть около миллиона миль. Длина его составляла, самое малое, два с половиной миллиона миль. Край его оказался между ними и солнцем — и воцарилась темнота. Сразу стало видно, что часть корабля, находившаяся за кабинами, раскалена добела — это климатизатор избавлялся от накопленного тепла. Внезапно его вой смолк, оставив после себя звон в ушах.
— Наконец-то… — вздохнула Тила.
В дверях рубки появился Говорящий с Животными.
— Жаль, что от телескопа остался только экран, — сказал он. — Он мог бы многое показать.
— Что, например? — крикнул Луис, забыв, что в корабле тихо.
— Например то, почему прямоугольники движутся со скоростью большей, чем орбитальная. Действительно ли это генераторы энергии? Что удерживает их в одинаковом положении? Если бы действовал телескоп, мы могли бы получить ответы на все вопросы, которые задал этот пожиратель листьев.
— Мы упадем на звезду.
— Разумеется, нет. Ведь я уже говорил. Полчаса мы будем лететь в тени этого прямоугольника, а потом пройдем между Солнцем и следующим прямоугольником. Если станет слишком жарко, можно будет выключить статическое поле.
Теперь прямоугольник представлял собой безграничное поле. Человеческий глаз был не в силах выделить из идеальной черноты никаких деталей.
Через некоторое время на них снова обрушился ливень солнечного света, и вскоре после этого завыл климатизатор.
Луис напряженно вглядывался в небо — наконец-то он разглядел следующий прямоугольник. Черная поверхность неумолимо приближалась, когда ударила молния.
Во всяком случае, именно так это выглядело. Вспыхнуло, как молния, без предупреждения, взрываясь страшным блеском, словно они вдруг оказались в самом сердце Сверхновой. Корабль задрожал… и свет погас.
Луис потянулся к внезапно ослепшим слезящимся глазам.
— Что это было? — воскликнула Тила.
Способность воспринимать окружающее медленно возвращалась. Когда, наконец, перед глазами исчезли разноцветные пятна, Луис обнаружил, что Тила смотрит прямо на него. Нет, на что-то прямо за его спиной. Он медленно повернулся.
Солнце превратилось в черный кружок, гораздо меньший, чем прежде, окруженный желто-белым сиянием. Рев климатизатора перешел в негромкое, но раздражающее пофыркивание. Снаружи что-то горело — черная извивающаяся тонкая нить, окруженная бледно-фиолетовым сиянием. Один ее конец, казалось, уходил в солнце, второй — исчезал где-то впереди, перед «Лгуном», слишком далеко, чтобы его можно было заметить.
— Кажется, мы обо что-то ударились, — спокойно произнес Несс. Можно было подумать, что все это время он контролировал ситуацию. — Говорящий, тебе придется выйти наружу. Надевай скафандр.
— Мы находимся в состоянии войны, — ответил кзин, — здесь командую я.
— Отлично. И что же ты собираешься делать?
Кзин был достаточно умен, чтобы ничего не ответить. Он как раз занимался скафандром — вероятно, тоже принял решение пойти на разведку.
Массивная фигура Говорящего поплыла к нити; та уже несколько остыла — цветной ореол потемнел и светился теперь темно-оранжевым. Когда через полчаса разведчик вернулся на борт «Лгуна», то был встречен многозначительным молчанием.
— Она действительно имеет толщину нити. Как видите, у меня только половина грейфера.
Кзин показал изувеченный инструмент — рукоять была словно обрезана, и металл на срезе блестел, как зеркало.
— Нить прошла сквозь него, как сквозь воздух. Я почти не почувствовал сопротивления.
— То же самое сделал бы твой меч, — задумчиво произнес Луис.
— Но меч сделан из провода, заключенного в поле Славера, и не может изгибаться. Эта же… нить извивается во все стороны.
— Значит, это что-то новое. Оно может резать, как меч кзина, небывало легкое, тонкое и крепкое. Остается неизменным при температуре, которая любой естественный материал давно превратила бы в плазму. Но откуда оно взялось?
