силы можно освободить, предполагают уже довольно давно. Возможно, с тех пор, как мадам Кюри выделила радий. Я бы начал с такой гипотезы, если б имел возможность сходить в библиотеку…
Его взгляд устремился в даль, далеко за пределы стен, в которые он был заточен.
– Одно можно сказать наверняка: тот, кто первым освободит силы атома, станет хозяином мира, – задумчиво продолжал Артур. – Война становится войной исследователей, а солдаты в ней служат только топливом. Технологии открывают дверь на совершенно новый, более высокий уровень возможностей и опасностей…
Хелена, уже опасаясь, что он снова вернется к своей любимой теме – каким был бы мир, если бы лорд Бэббидж не построил аналитическую машину, быстро произнесла:
– Но разве это не безумие: американцы могут теперь начать создание атомной бомбы из страха, что создать ее можем мы – а на самом деле в Германии вообще никто всерьез не занимается такой бомбой?
Артур грустно засмеялся.
– О, это хорошо сочетается с глупостью, которую обычно демонстрирует главное командование армией, – ответил он. – И да, возможно, безумие, но это хорошие новости! Если американцы создадут бомбу, значит, война скоро закончится и режиму Гитлера придет конец. Разумеется, Германии придется несладко, но так будет в любом случае, и пускай лучше наступит конец ужасу, чем ужас будет длиться без конца. В какой-то момент все восстановится, как всегда происходит после войн, и жизнь вернется в нормальное русло. Только представь себе! Нормальная жизнь наконец-то снова! Наконец-то можно будет вновь гулять под открытым небом, где угодно, чувствовать солнце и ветер на своей коже, разговаривать с людьми, которых встретишь, а единственной заботой в жизни будет то, как справиться со своей работой и осмелиться наконец попросить прибавку к зарплате! Нормальная жизнь… Да, надеюсь, они создадут эту бомбу, надеюсь!
– Даже если она разрушит весь Берлин?
Артур покачал головой.
– Так не будет. Они сбросят где-нибудь одну, чтобы показать масштабы разрушений, а потом будут только угрожать. И нам больше ничего не останется, кроме как капитулировать.
– Ты так думаешь?
– Абсолютно уверен. Американцы не изверги.
Он лег рядом с ней, но у Хелены было странное чувство, что он очень далеко от нее, как будто между ними лежали тысячи километров. Где-то в балке раздался треск, который только еще больше подчеркнул наступившую тишину. Она заметила, что одна из лампочек стала тусклой – впрочем, сейчас трудно достать новую, и она провисит там еще какое-то время.
– Неужели командование армией действительно глупое? – спросила она, не выдержав молчания.
– Еще какое, – заявил Артур. – Взять хотя бы русскую кампанию – она практически не была подготовлена, началась довольно поздно по времени года, так что люди попали в зиму, и не в ту зиму, которую мы знаем, а в жестокую русскую зиму, когда становится так холодно, что дизель замерзает в баке. Но они были настолько опьянены стремительными успехами в Польше и Франции, что думали, теперь так будет продолжаться всегда. И потом эта неизменная стратегия двигаться туда-сюда! Сначала двинулись на Ленинград, затем на юг, потом внезапно на Москву, и вместо того, чтобы удерживать позицию, когда наступили морозы, пришлось продолжать атаку, это же ведь должен быть блицкриг – блицкриг в России! Какая злая шутка. Россия огромная, необъятная страна, которую отсюда даже представить себе невозможно – и, видимо, из штаба фюрера тоже. Даже сама мысль, что важно завоевать Москву, глупая. Бессмысленно. Просто красивый жест. Во времена Наполеона, возможно, это и было важной военной целью, но сегодня? Сталин мог бы просто отступить на Урал и продолжать действовать оттуда, далеко за пределами досягаемости немецких бомбардировщиков. – Он улыбнулся. – Но я буду безгранично доволен, если бессмысленную жестокость в конце концов победит научный интеллект.
Они снова погрузились в молчание, и на этот раз Хелене стало невыносимо неловко. Она села и сказала:
– Мне надо идти.
– Уже? Очень жаль, ты же только что пришла!
– Я… мне нужно еще кое-что сделать. Я обещала. – Она быстро поцеловала его в щеку. – Пойдем, выпустишь меня.
– Жаль, – сказал он снова, но, казалось, это не повлияло на его приподнятое настроение.
Только на обратном пути навстречу сильному сырому ветру ее боль превратилась в одно предложение, и это предложение звучало: «Он не сказал, что хочет жениться на мне, когда закончится война и жизнь снова станет нормальной!» Снова и снова эта фраза проносилась у нее в голове, словно ее мысли попали в бесконечный цикл, как это бывает в плохих программах, и вновь и вновь она вспоминала их разговор: нет, он не намекал ни на что подобное. С нетерпением ждал нормальной жизни после войны, но в его представлениях для нее не было места.
Хелена изо всех сил крутила педали, почти радуясь ветру, который оказывал ей сопротивление, позволял отвести душу и смывал ее слезы. Нет, она не хотела, чтобы война закончилась, и она не хотела нормальной жизни. Нормальная жизнь означала только, что она снова окажется одинокой.
49
В тот день он едва мог заставить себя покинуть свой кабинет. Перекладывал и перекладывал американские документы, менял их порядок, перелистывал некоторые данные по двадцатому разу, то и дело поглядывая в окно и говоря себе: надо подождать, пока не улучшится ужасная погода.
Но, конечно, она не улучшалась, и в какой-то момент глубокая усталость заставила его закончить работу. Сторож, выдавая телефон, справился о его самочувствии, на что Леттке заверил, что все в порядке, просто слишком много работы, война же, каждый должен сделать все, чтобы приблизить окончательную победу. «Да-да», – ответил сторож, но это прозвучало так, словно замечание Леттке рассмешило его. Вероятно, он тоже уже не верил, что Германия выиграет войну.
Леттке вернулся домой промокший до нитки, рассеянно поспорил с матерью, изъявившей желание, чтобы в следующую субботу он сводил ее на концерт, а он не хотел, потому что ничего не понимал в музыке, а уж тем более в старых классических произведениях, которые будут играть. В какой-то момент он просто вышел из кухни, быстро принял душ и лег спать, в эту ночь он наконец-то заснул как убитый.
Но его мысли прервались только на время, а не исчезли полностью. На следующее утро все повторилось, снова и снова, один и тот же вопрос: что ему теперь делать? Если сообщить обо всем Адамеку и передать ему документы, это, несомненно, привлечет много внимания, а внимание – именно то, чего он всегда старался избегать. Для того и вступил в секретную службу: чтобы работать в условиях полной секретности. Однако донесение означало бы, что к нему и его деятельности станут присматриваться; ему придется рассказать, как он наткнулся на след этой тайны и почему шпионил именно за этой женщиной, а правду на
