…и только человек в состоянии всю эту гармонию нарушить! Казалось бы, странно: Творец создал мир гармоничным, а человек… гм… негармоничен?.. Или негармоничен сам Творец, ведь человек по его образу и подобию? Дело в другом: только человека создал по образу и подобию, а это значит, со способностью творить, создавать, что, конечно, включает в себя и способность разрушать.
Вертинский поднял голову, глаза затуманенные, спросил вяло:
– Как это нет ориентиров? А клоун Вадик Перехохман, что собирает многомиллионные аудитории перед телеэкранами? А дебил, как его фамилия, забыл, что задирает юбки женщинам, у него собственная программа… тоже гребет гонорары такие, что академикам и не снились? Это и есть ориентиры для молодежи.
Я сказал раздраженно:
– Что, все еще не убрали? Что-то наш министр культуры либеральничает. Я же сказал, гнать их в шею сразу же, без рассуждений о правах дебилов и для дебилов! Ну что за… слов не нахожу, когда вот так с экрана внаглую призывают делать жизнь с человечков, наиболее удачно пристроившихся в обществе?.. Не с героев, а с каскадеров, которые этих героев играют! Не с изобретателей, придумавших телевизор, а с клоунов, что корчат рожи с экрана и огребают, как сказал верно Иван Данилович, такие деньги, что изобретателю и не снились!.. Почему любой пророк всегда оплеван, почему его тут же забрасывают камнями, затаптывают, топят в дерьме, а мелкие людишки с пустыми душонками всегда герои дня?
Седых сказал невесело:
– Для простого человека неважно, как человек выбился «в люди». Если мелькает на экранах, дает интервью – значит, «один из лучших людей общества», мать его за ногу такое общество…
Тимошенко подошел, похлопал по тонкому и острому, как у птицы, поникшему плечу соратника:
– Успокойтесь, Денис Гаврилович. Не мать, а мы его за ногу, да с размаха о столб пустой головой. Владимир Дмитриевич уже работает над этим… Работаете, Владимир Дмитриевич, или стихи болотных поэтов читаете?
– Озерных, – огрызнулся Романовский раздраженно. – Озерных, туповатый вы… человек, хотя у меня возникают некоторые сомнения насчет вашей принадлежности к этой высокой расе.
Я вскинул руки в общем прощании, а уже с порога посоветовал Александре:
– Гони, не оставляй их здесь ночевать. А то все ковры заблюют.
Мазарин запросил срочной встречи, прибыл немедленно, меня встревожило его очень серьезное лицо с потухшими глазами.
– Что-то случилось, Игорь Игоревич?
– Да, – ответил он раздраженно. – Пятая колонна работает очень активно. По всей Москве, да и по России тоже возникают стачечные комитеты. В основном, конечно, в Москве. Все привыкли, что Москва решает, а все остальные только наблюдают и бурчат. Готовится всероссийский митинг протеста, многотысячные, если не миллионные, шествия на Москву, а затем и всеобщая забастовка…
Я полюбопытствовал:
– В самом деле возжаждали вернуть мексиканские сериалы?
– Их тоже. Вообще хотят снятия всех запретов, ограничений.
В виски стрельнуло, я переждал, сказал почти спокойно:
– Это должно было произойти, но не так рано… Через несколько лет разве что. Почему сейчас?
– Правильно догадываетесь, – ответил Мазарин. – Очень богатая рука спонсирует беспорядки. Будь те чуть поменьше по размаху, я бы только радовался. Даже сам бы силами своих служб вызвал бы подобное, чтобы обезглавить, пока не пустили корни… Увы, партии грушечников и народовольцев полностью работают на подготовку к мятежу. Даже часть коммунистов клюнули, все левое крыло готово идти на баррикады… если их кто-то построит.
– Что, уже и коммунисты сами не хотят строить?
– Так у нас уже не прежние, а капиталистические коммунисты!
– Соберите штаб, – посоветовал я.
– Уже создали. Начальником, естественно, Ростоцкий, я со своими людьми буду в тени, что так удобно при неудачах и неудобно при раздаче слонов, Бронник и Медведев приняли горячее участие…
– Даже Медведев?
Он кивнул:
– Вы даже не представляете, какого сторонника нашли! Он прирожденный хозяйственник, а какой хозяйственник потерпит чего-то лишнее, вроде казино или завода по выпуску фаллоимитаторов с вибраторами от Intel? Так что он ваш с потрохами!..
Снова помрачнел, я поинтересовался мягко:
– Тяжело? Что именно?
– Господин президент, вы же все понимаете, вижу. Мы с вами, еще не зная друг друга, на разных концах помогали рушить старую систему… в том числе и это жуткое КГБ, что не столько за внешним врагом, сколько за своими! И вот сейчас я в роли такого же душителя! И хоть понимаю, что мы правы, но гадко, гадко… Тем более что те, кто уже готовит выступление, искренне уверены, что именно они выступают за свободу, за правду, за человечность, а вот мы – монстры!
– Великие идеи безжалостны, – сказал я. – К нам безжалостны тоже. Пользуйтесь всеми возможностями, что вам предоставляет ваш аппарат. На крики из-за океана не обращайте внимания. США первые перестали обращать внимания на Европу, на ООН, на ЮНЕСКО, на все-все международные комиссии, суды и гаагские трибуналы. Мы просто следуем их примеру.
– Хорошая отмазка!
– Вообще ссылайтесь на великие примеры, – посоветовал я. – А любую крамольную мысль приписывайте Ньютону, Эйнштейну, а еще лучше – персонажам из Библии.
– Спасибо за мысль, господин президент! Меня совершенно не мучит приоритетство.
– Действуйте.
С неделю я не покидал Кремля, решая вопросы, принимая делегации, разбирая конфликты между отраслями, а перед выходными ко мне в рабочий кабинет тихохонько проскользнул Седых, весь сплошное смущение и воплощение неловкости, проговорил негромко:
– Бравлин, не знаю, как и сказать…
Я молча смотрел на его желтое морщинистое лицо, Седых раньше не отличался особой щепетильностью, скорее напротив, даже очень не отличался, а сейчас елозит глазами по полу, по столу, едва не сшибая на пол бумаги.
– Давай, – сказал я обреченно. – День прошел всего с двумя-тремя крупными неприятностями и десятком мелких, а это для президента такой страны, как Россия, просто неестественно хорошо, верно?
– Не знаю, – ответил он. – Мне повезло: ни шапки Мономаха на голову, ни даже кардинальской мантии… тьфу– тьфу!
– Да ты хоть сядь, – посоветовал я, – а то переступаешь с ноги на ногу, как перед маркизой, у которой конюшня сгорела, и все такое дальше.
Он жалко улыбнулся, кивнул, начал оглядываться, все выбирая, где сесть, что тоже для него непривычно, никогда не смотрел на формальности, наконец уселся поближе, пугливо оглянулся, еще больше понизил голос:
– Всего лишь хотел предупредить, что… Вы знаете, Бравлин, как мне это гадко делать! Чувствую себя последним дерьмом, в то же время надо в это дерьмо влезть… Пусть не по уши, но и до колен – противно, знаете ли… Словом, наш дорогой Вертинский упорно говорит насчет ветви имортизма «с человечьим лицом». Вроде бы все и правильно по его словам, но что-то у меня гадкое предчувствие. А он уже готовит некую программу. Это тот же имортизм, только сильно смягченный, как он говорит. Для тех, как он объявил, кто готов бы влиться в ряды имортизма, но отпугивается максимализмом…
