– Да, конечно! Бравлин прав, у нас нет ничего выше имортизма. И вообще, если честно, ничего нет.
А что есть, добавил я мысленно, то не стоит даже упоминания. Бокалы сталкивались с легким хрустальным звоном.
Я не мог удержаться, чтобы не поглядывать на Вертинского в ожидании удара, однако разговор перекидывался с одного воспоминания на другое, я уже начал терять бдительность, как вдруг Вертинский сказал громко:
– Раз уж мы собрались для выработки стратегии имортизма, я предложил бы послушать Николая Николаевича Каменева. Он проделал огромную работу…
Электрический ток пробежал по моим нервам. Я задержал дыхание, стараясь остановить на лице все ту же доброжелательную улыбку хозяина. Каменев покачал головой:
– Иван Данилович, Иван Данилович!.. Ну зачем же портить такое прекрасное застолье? В кои-то веки собрались, когда еще так?.. Это потом, когда перейдем в гостиную… надеюсь, она у Бравлина-президента тоже есть, как была у Бравлина-ученого.
Все заулыбались, приятно сравнивать старую гостиную в моей двухкомнатной квартире с нынешними апартаментами в президентском особняке, где без карты легко заблудиться. Да еще и всевозможные пристройки здесь, где тоже можно устроить какое-нить барбекю.
Дальше снова пили и ели дружно и весело, можно сказать даже – оттягивались, но я дважды перехватил острый и очень оценивающий взгляд Вертинского.
Потом меня вызвали к телефону, Волуев взволнованно сообщил, что на Совет Безопасности ООН вынесен проект резолюции по деспотическому режиму в России, Штаты лоббируют проект о совместном вторжении войск НАТО, я поинтересовался, зачем это вдруг им понадобилось НАТО, ведь последние годы действовали без каких-либо союзников, разве что тащили на коротком поводке английского пуделя, Волуев резонно возразил, что одно дело высадиться в Ираке или Сомали, другое – в России. В России и вся штатовская рать растворится, как до того растаяли непобедимые дотоле наполеоновские и гитлеровские рати, к тому же страшит возможность ответного ядерного удара, а в этом случае пусть будут мишени и поближе, чем за океаном…
– Словом, – звенел голос в трубке, – они намерены таскать каштаны чужими руками! Но уже трети Чрезвычайной Ассамблеи выкрутили руки, треть подкупили обещаниями льгот, кое-кому уже перевели безвозмездную помощь… Одной только Польше бросили в протянутую лапу семнадцать миллиардов долларов…
Я ругнулся:
– Семнадцать в прошлом году утекло из России в Штаты! Что говорит Потемкин?
– Строит козни, как и положено. Ссорит, разбивает коалиции, доказывает невыгодность в перспективе… Но Штаты жмут, господин президент! Желаю хороших выходных, но…
– Буду думать, – пообещал я и повесил трубку.
Возвращаясь, услышал голоса в гостиной. Значит, уже перебрались, там уютнее даже коньячком пробавляться. Свернул, все вольготно расположились в глубоких креслах, даже Вертинский в свободной позе отдыхающего человека, который ничего не замышляет, полон безмятежности и покоя.
В середине гостиной Каменев держал пламенную речь, начало я пропустил, но и от того, что услышал, по спине пробежал озноб.
– …мы не должны, – звучал его убеждающий голос, – не должны так уж твердолобо, поймите! Будем реалистами, хорошо? Одно дело – когда эти прекрасные лозунги бросали в жизнь, другое – когда получили власть. Нет, я ни в коем случае не предлагаю, как вон ехидно усмехается Иван Данилович, тут же начинать хватать и хапать самим, но реальность такова, что… да кому я объясняю, разве не видите, что, когда говорили и писали об имортизме, мы были в беспроигрышной позиции оппозиционеров! А сейчас должны показать, на что способны. А чтобы показать, надо у власти удержаться.
Седых проговорил с настороженной ленцой:
– Это понятно. Что ты предлагаешь?
– Смягчить, – отрубил Каменев. – Это не отступление, нет. Вспомните, когда коммунисты захватили власть, а немцы вот-вот должны были взять Петроград и вообще задушить революцию, Ленин настаивал на сепаратном мире. Большинство коммунистов выступили против, во главе их крыла был Дзержинский, который доказывал, что пусть погибнут, но не отступятся от идеалов, зато потом, когда-нибудь, из пепла российской революции возродится феникс общемировой… Тогда против был только Ленин, и его часть партии оказалась в явном меньшинстве. Именно Ленин и его сторонники были меньшевиками, но постепенно Ленин сумел по одному переубедить членов их тогдашнего политбюро, и на очередном пленуме они победили, с Германией подписали сепаратный мир, уступили ей часть земель, пустили чужие войска на Украину, зато выжили, пережили гражданскую войну, а тем временем Германию добили союзники, все вернулось обратно. Было признано, что Ленин поступил как великий политик…
Я поморщился, в те далекие времена политика себя еще так не запятнала. Ко мне повернули головы, когда я переступил порог и подошел ближе.
– Смягчить, – спросил я медленно, – в какой части?
Каменев оживился, сказал с подъемом, громко, на случай, если на дальнем конце стола Рогов и Тимошенко, увлеченные разговором, не слышат:
– В том-то и дело, что ни в какой! Имортизм остается не прикосновенным ни в одной строчке. Как Коран. И различных толкований быть не должно, а то начнется…
Я ощутил облегчение, это не раскол, это касается тактики, а не стратегии, да и вообще это всего лишь политика, а не идеология, спросил уже без враждебности:
– Так в чем же?..
– Оставив нашу идеологию, – сказал он победно, – мы должны слегка смягчить нашу политику! Хотя бы в таких пустяках, как публичные казни. Это дало прекрасный эффект, все мы знаем, преступность не просто резко упала, она насчитывает сейчас какие-то сотые доли процента! Никто в здравом уме не решается брать взятки, воровать, комбинировать на таможне. Население вздохнуло с облегчением. И отомщены, и ощутили, что именно они живут правильно, а те, кому втайне завидовали, – болтаются на веревке. Но страны, которые могли бы стать нашими союзниками, шокированы…
Он сделал паузу, а Седых вставил негромко:
– Страны, но не население…
Каменев отмахнулся:
– Не вижу разницы. Страны и население ведут вожаки. Слово вожака – слово всей страны.
Вертинский сказал:
– Николай Николаевич прав, премьеры Англии, Испании и Голландии уже выступили с резкими протестами, а премьер Франции выразил серьезную озабоченность…
– Но не выступил против, – заметил Седых. – Еще бы, во Франции еще тот полицейский режим!.. И традиции де Голля не все забыты. Но Николай Николаевич прав в том, что премьеры этих стран говорят только то, что говорит население. Они как флюгеры, только это помогает им удерживаться у власти.
