Обреченные на безнадежный труд пытались протестовать — тихо или бурно. Попытки бунта подавлялись мгновенно и жестоко.
Его привезли туда раненого и лечили, прежде чем приставить к работе. Хороший был врач — рука скоро стала двигаться, как и прежде.
Аоки сносно приняли старожилы копей — его похожий на пламя характер пришелся по душе многим. Аоки не избегал ссор, но часто смеялся и чем мог помогал слабым. Надсмотрщики его недолюбливали, но не трогали — молодой, хорошая рабочая сила. Надсмотрщики и работники кухни были свободными — впрочем, и некоторых сосланных порой ставили на легкие работы.
С помощью одного такого он и бежал. Немолодой, работал на кухне — и толком за ним не смотрели. Он и помог Аоки добыть все необходимое, а сам остался.
— Что с тобой сделают!? — возмущенно протестовал младший.
— Ничего. Если убьют — такова моя доля. Мне надоела жизнь. А если уйдем вместе, сразу поймают. Не вини себя, что уходишь один — вдвоем нам не выбраться. Да я и не хочу — не к кому возвращаться на воле.
Аоки было к кому и зачем возвращаться.
* * *
Предгорье Юсен
Пожилая женщина в темной крестьянской одежде набирала воду. По щеке катилась слеза.
— Как внучка? — окликнули сзади. Другая женщина смотрела сочувственно и со страхом. Первая не ответила, подхватила сосуд и сгорбившись побрела к дому.
— Урожай в этом году еще лучше, чем в прошлом, а люди мрут, — говорили вполголоса в доме деревенского старосты.
— Как он снизил налог и позволил пустые земли брать, все расти лучше стало…
— Из соседней провинции, почитай, сотня семей пришла — а он всех принимает.
— Еще бы… Засеянные поля — округам выгода.
— А что дети умирают — тоже выгода? — со злостью стукнул чашкой об стол один из зажиточных крестьян. — Да пропади он пропадом, этот достаток! Моему всего девять было!
— А Сотэ — красавица, бедняжка. Летом собирались свадьбу сыграть…
Человек, коренастый, плечистый, поднялся, опираясь о столешницу.
— Да что мы молчим все, словно мыши полевые по норкам забились! Не я один эту птицу видел!
— Опомнись, — пытался угомонить его староста, опасливо косясь по сторонам. — Черный дрозд — эко диво! В наших краях встречаются.
— И что, все возле окон летают?! С тех пор, как он… — тут и разошедшийся крестьянин невольно голос понизил, почти шепотом довершил: — Дорого нам урожай обходится!
* * *
— Что случилось? — Йири поднял глаза на помощника. Тот выглядел встревоженным и раздосадованным, неровными шагами на месте кружил, не решаясь приступить к делу. — Говорите же.
— Слухам крылья не обрежешь, — произнес Йири, выслушав. — Я давно знаю, как меня называют. И что же?
— Но крестьяне чуть не убили ваших чиновников. В трех деревнях посмели произносить такое, что их мало сравнять с землей.
— Я могу это сделать, — соединил ладони и замер. — Это легко.
Аоно поспешно кивнул:
— И послужит другим уроком и предостережением…
— Погодите. Эти деревни платили неплохой налог, так?
— Пару лет там был хороший урожай. Вы и в самом деле знаете землю. Но они — не единственные. Если не станет тех деревень, ничего всерьез не изменится…
— Я предпочитаю, чтобы в мои округа люди приходили, а не бежали отсюда. Я отдал им пустующие земли, и теперь там поля. Что же, сделать поля — пепелищем?
— Можно и без огня обойтись, Высокий.
— А потом на место, где умирали, призвать других — и заставлять строить дома? Каково же будет там в Дни мертвых?
Аоно свел брови, начиная тяготиться этим бессмысленным разговором. Ведь крестьянские волнения — не шутка. Погасить костерок, пока маленький. Не говоря уж о том, что они посмели распускать сплетни и нанести увечья чиновникам. Аоно ждал, что Высокий сразу отдаст приказ расправиться с ослушниками. Не впервой. Но тот медлил.
— Знаете, как умирают дети? Расскажите.
— Знаю, Высокий. Болезнь неизвестная. Теряют силы, руки и ноги холодеют — ложатся и не встают больше. Зимой ничего, с весной опять стало плохо.
— И началось около года назад…
Долго стоял, переплетя пальцы, разглядывал узор на решетке. Аоно сам себе не решался признаться, как раздражала эта манера замолкать в полной неподвижности и думать непонятно о чем. Если бы горячился, выказывал гнев, хоть намеком давал понять, каковы его чувства и намерения! Нет — улетает мыслями куда-то, а ты стой, как болван, и жди, что из этого последует.
— Я поеду туда.
Кликнул слугу:
— Оседлайте Рыжего.
— Что вы хотите делать?
— Переселенцы пришли два года назад и после тоже появлялись новые семьи. Они что-то принесли с собой… быть может, невольно. Почему все молчали об этих смертях?
— Какие-то крестьяне… налоги они платили исправно и поля возделывались хорошо.
— Это — главное, да?
Он казался спокойным, но уголки губ чуть вздрагивали.
— Будут ли распоряжения наказать виновных? Ваша воля нарушена…
— Это — потом.
Сделал шаг, оказался совсем рядом.
— Я должен понять.
* * *
Жители, мужчины и женщины, работавшие в поле и на огородах или занятые иными делами, упали наземь, в пыль опустив лицо, когда небольшой отряд на превосходных конях промчался по узким дорогам и остановился посреди деревни.
— Кто здесь главный?
Староста, белее молока, выдвинулся навстречу.
Человек, спрыгнувший с красивого рыжего коня, шагнул к нему. Волосы стянуты сзади; вив самом деле чем-то на птицу похож.
— Сейчас есть больные в деревне?
— Двое, — пролепетал староста. — Их в одном доме положили… девчонка вот-вот помрет…
— Проведи.
На неверных ногах староста проследовал к домику на отшибе. Крестьяне все еще не осмеливались подняться — или хотя бы поднять взгляд.
Высокий остановился на пороге, чуть прищурился. Староста побледнел еще сильнее и простился с этим светом, уповая только на милость Неба.
Наместник скрылся в доме, с ним зашли еще двое. Остальная свита осталась на площади. Через четверть часа вышел один, набрал воды и снова скрылся за дверью.
Потом появились все трое.
— Это вода, — господин стоял, положив руку на шею коня. — Кто-то из приезжих был болен, и вода в одном из колодцев мертвая. Выройте новые. Эти — засыпать.
— А моя дочь, Высокий? — прозвенел срывающийся голос. Каково бедной женщине было видеть, что он входит к ее ребенку?
— И наш сын??
— Девочку спасти нельзя. Поздно. Но мальчик выживет. — Наклонил голову: — Делайте, как я говорю.
Вскочил в седло. Трясущимися губами староста спросил:
— За то, что нарушена ваша воля… что будет с деревней, Высокий?
— Вы уже заплатили. И заплатите куда больше, если снова проявите неповиновение.
