Серегу привезли домой в самом конце ноября без всякого предупреждения. Хорошо, что дома в этот момент была его мама. Он с видимым трудом, но самостоятельно поднялся на третий этаж, но, войдя в квартиру, сразу рухнул в кресло. В квартире было только одно кресло – бабушкино, но она освободила его навсегда вскоре после ухода Сереги в армию. Когда я увидел его в один из ближайших дней, мне трудно было поверить, что это Серега: передо мной сидел исхудавший, наголо обритый человек лет тридцати. Он смотрел на меня неподвижным взглядом и говорил тихим ровным голосом, что было полной противоположностью прежнему Сереге. Он сказал, что теперь для него с армией все счеты окончены. Он уволен вчистую, комиссован, получил инвалидность. О своей болезни, о том, как он ее получил, не говорил ничего. Вообще, он казался заторможенным. Кресло стало его постоянным местом пребывания. Когда бы я ни зашел, он сидел в нем и смотрел в одну точку. Но, сидя в кресле, он, очевидно, много думал. Как-то, когда я зашел к нему перед самым Новым Годом, он произнес несколько фраз, из которых я понял, что он мучительно думает о том, как жить дальше. То, что он сказал, было очень похоже на то, что сказал Андрей Болконский в известном романе Л.Н. Толстого: "Нет, жизнь не кончена в 31 год…". А ведь Сереге было всего восемнадцать. После этого он начал быстро поправляться. Возможно, именно потому, что сам принял решение: надо жить дальше.
В феврале Серега начал выходить на улицу, делать зарядку и обливаться холодной водой. В институте ему пошли навстречу: дали возможность сдать первую сессию в марте и пообещали, что если он хорошо сдаст экзамены за первый курс, то его переведут на дневное отделение. Так все и произошло. Летом 1954 года Серега перешел на второй курс своего рыбного института, а я перешел в десятый класс. Молодость и природное здоровье взяли верх над болезнью, и Серега теперь выглядел почти так же, как прежде, но встречались мы все реже и реже.
Свои последние летние школьные каникулы я провел в Москве. Уже никакая сила не могла заставить меня жить на даче. Нет, я съездил туда пару раз, повидался со старыми друзьями, но особой радости от этих встреч не испытал. В этот период я делил свое время между радиолюбительством, автоклубом и книгами, причем, первые два увлечения уже сходили на нет. Делать дома что-то радиотехническое без специальных знаний и оборудования, конечно, можно было, но не понятно зачем. Машину и мотоцикл я освоил, но не собирался становиться ни шофером, ни автомехаником. Я просто хотел ездить на чем-то, что надо было со временем купить. С книгами же дело обстояло совсем по-иному. Я уже давно перечитал все, что было в доме, и переключился на библиотеку им. Тургенева, что была близ метро Кировская. Там меня хорошо знали. Расправившись за предыдущие годы с большинством русских и зарубежных классиков, которые в то время были доступны для чтения в СССР, я перешел, как сам это для себя называл, на разночинную литературу. Это значило читать все подряд, что гораздо труднее, чем знакомиться с произведениями признанных авторов, чьи имена всем хорошо известны, и сами по себе гарантируют определенное качество ими написанного. Но если число признанных авторов ограничено, то непризнанных – море. В этом море я и начал плавать в тот год.
Выбрать книгу в большой библиотеке по неизвестному вам имени автора и по названию, которое далеко не всегда отражает содержание, да еще и так, чтобы она хоть как-то соответствовала вашим интересам, практически невозможно. Это я понял очень быстро. Тогда я решил исходить из того, что если автор затратил время на то, чтобы написать триста-четыреста страниц, значит, он хотел что-то донести до других людей. Прочесть же книгу гораздо проще и быстрее, чем написать ее, и я должен сделать все от меня зависящее, чтобы понять замысел автора. Чем скорее я доберусь до сути, тем лучше для меня – значит, надо отрабатывать технику быстрого чтения – задача вполне понятная и решаемая. Должен сказать, что идея освоить технику быстрого чтения принадлежала все же не мне, а Сереге. Он говорил об этом еще года два назад, но тогда я, видимо, еще не дозрел до осознания такой необходимости. Серега занимался освоением техники быстрого чтения со свойст- венной ему основательностью: изучил гору литературы и на ее основе выработал некоторый свод правил, который уместился на одной странице. Эти, уже его, правила я тогда же не поленился переписать. Это-то было неудивительно. Удивительно было то, что я их нашел в своем столе при очередной разборке.
Правила казались простыми на бумаге, но исполнить их оказалось очень трудно. Они заключались в том, чтобы не проговаривать про себя читаемый текст, а воспринимать его содержание непосредственно, как изображение. Для начала Серега предлагал научиться таким образом пользоваться таблицей умножения. И это оказалось нелегко. Примерно месяц я потратил на то, чтобы не проговаривать про себя: пятью пять – двадцать пять, а, видя сомножители – сразу видеть ответ. Тренировки достигли цели. Стало очень легко в уме выполнять арифметические действия даже с многозначными числами. Способность же к скорочтению пришла ко мне только в конце лета, когда я не только перестал ждать этого, но даже почти начал забывать о том, что хотел освоить этот метод, которым Серега овладел уже более года назад. Тогда он демонст- рировал мне, как, просмотрев страницу любого текста секунд за десять, он почти дословно пересказывал ее. Выглядело это как цирковой фокус. Сначала я заметил, что у меня в памяти начали оседать целые абзацы текста, на которые успел только посмотреть, потом целые страницы. Вскоре я мог прочесть сотню страниц менее чем за час и пересказать любой отрывок текста с указанием номера страницы, на котором он находится. Первое время мне очень нравилось поражать родителей и знакомых своим достижением, но потом это приелось, и я стал просто пользоваться освоенным методом чтения для поглощения литературы в огромных количествах.
Среди прочитанного, а за лето я прочел более ста томов, оказалось немало хороших, по-своему интересных и познавательных книг, но была и откровенная макулатура с политическим ура-па- триотическим подтекстом, на которую не стоило тратить время. Из прочитанного в это лето как-то сами собой запомнились две книги. Первая своей несуразностью. В ней автор, кажется, Мальцев, со всей серьезностью писал во вполне литературной форме о том, как воспитать корову так, чтобы, живя в холодном коровнике на скудном рационе, она давала много молока. Более того, следуя воле автора и окончательно потеряв надежду на человека, корова начинала отращивать на себе длинную шерсть, дабы хоть как-то согреться зимой. Мне вспомнились деревенские коровы. Условия их жизни мало отличались от тех, что описывал автор, но шерстью они почему-то не обрастали, а когда им становилось совсем холодно, переставали давать молоко, что было настоящей трагедией для хозяев. Об этом я знал от своих деревенских друзей, а они-то получили эти знания совсем не из книг. Съездив как-то на дачу, я зашел к своим друзьям в деревню и, к слову пришлось, заговорил об опыте Мальцева при мужиках, чинивших как раз в это время жалкий покосившийся сарайчик, который и коровником можно было назвать только с очень большой натяжкой. Они так посмотрели на меня, что я понял: такая идея массами не овладеет.
