Этот свет был серебряным. Одетая в серебряную броню, женщина с мечом.
Свет горел резко и невыносимо, свет вокруг ее тела, огонь, и она закричала от ужаса и боли.
— Да-да-да!
Хрипло захохотал дурак:
— Ах-ах-ах!..
Его хохот перешел в крик, который все тянулся и тянулся. В круге послышалось движение, кто-то зашевелился.
— Свет, свет, — донесся неверный голос откуда-то из другого мира. — Свет, разожгите огонь в очаге.
Это был врач из Опрева. Он вошел в круг. Круг был разорван. Врач склонился над дураками, которые служили предохранителями. Оба неподвижно лежали на полу. Кеммеринг уткнулся головой в колени Фейкса, тяжело дыша и дрожа всем телом.
Извращенец, мрачный и угрюмый, скорчился в углу.
Сессия закончилась, время шло обычно, паутина снова рассеялась. Где же мой ответ, загадка оракула, двусмысленное пророчество? Я склонился над Фейксом. Он посмотрел на меня ясными глазами. На мгновение я снова увидел его таким, каким видел во тьме, в виде женщины, окруженной броней света, горящей и кричащей.
Мягкий голос Фейкса прервал видение.
— Ты получил ответ, спрашивающий?
— Да, Ткач.
Я и в самом деле получил ответ. Пять лет спустя Гетен станет членом Экумена. И никаких загадок и двусмысленностей. Мне казалось, что ответ этот не пророчество, а итог наблюдения.
Я не мог избавиться от ощущения, что ответ этот правильный. У него была повелительная ясность предчувствия.
У нас есть корабль «Нафал», мгновенная связь, мозговая речь, но мы не сумели обуздать предчувствия. Чтобы научиться этому, придется обратиться к гетенианцам.
— Я служу в качестве волокна, — признался мне Фейкс день или два спустя после предсказания. — В нас растет энергия, все растет, пока не прерывается, образуя свет вокруг меня. Я сам становлюсь светом. Старик в крепости Арбин говорил мне, что если бы Ткача в момент ответа поместить в вакуум, он горел бы сотни лет. Поэтому мы, йомешта, верим в Меше. Верим, что он ясно видел прошлое и будущее и не только на мгновение, на всю жизнь после вопроса Шорта. Трудно поверить. Сомневаюсь, может ли человек это вынести. Но неважно…
Иусут, вездесущее и неуловимое отрицание Жанндары.
Мы шли рядом, и Фейкс смотрел на меня.
Его лицо, одно из самых красивых лиц, которые я видел, казалось вырезанным из камня.
— Во тьме было десять, а не девять, — сказал он. — Был незнакомец.
— Да, был. У меня не было против вас барьера. Вы слушатель, Фейкс, типичный эмфаш. Вероятно, вы и превосходный естественный телепат. Поэтому вы и Ткач, вы собираете в один центр излучения мозга всех предсказателей и организуете его определенным образом так, чтобы устремиться на поиски ответа.
Он слушал с неподдельным интересом.
— Странно видеть чудеса моей профессии со стороны, через ваши глаза. До сих пор я видел лишь изнутри, как участник.
— Если позволите… если хотите, Фейкс, я попытаюсь общаться с вами с помощью мозговой речи.
Теперь я был уверен, что он естественный коммуникатор. Его согласие и небольшая практика снимут неосознаваемый им барьер.
— Если вы сделаете это, я услышу, что думают другие?
— Нет. Мозговая речь — это общение.
— Тогда почему бы не говорить вслух?
— В мозговой речи нельзя лгать сознательно.
Фейкс немного подумал.
— Эта наука может вызвать интерес королей, политиков и деловых людей.
— Деловые люди боролись против использования мозговой речи, когда стало известно, что ей можно научиться. Они на несколько десятилетий поставили ее вне закона.
Фейкс улыбнулся:
— А короли?
— У нас больше нет королей.
— Да, понимаю. Что ж, благодарю вас, Дженри. Но не мое дело учиться. И я не хочу учиться искусству, которое перевернет весь мир.
— По вашему собственному предсказанию, этот мир изменится в течение пяти лет.
— Я изменюсь вместе с ним, Дженри. Но я не хочу менять его.
Шел дождь, долгий приятный дождь гетенианского лета. Мы шли под хемменами над крепостью. Троп тут не было. И среди темных ветвей падал серый свет, чистая вода капала с алых игл.
Воздух был прохладен и полон звуков дождя.
— Ответьте мне, Фейкс. Вы, Жанндары, обладаете даром, о котором страстно мечтают люди всех планет. У вас он есть. Вы можете предсказывать будущее. И все же вы живете, как и все остальные. Как будто этот ваш дар не имеет никакого значения.
— А какое он может иметь значение, Дженри?
— Но послушайте. Например, это соперничество между Кархидом и Оргорейном, ссора из-за долины Синот. За эти последние несколько недель Кархид сильно ухудшил свои позиции. Почему бы королю Аргавену не посоветоваться с предсказателями, какой ход действия выбрать или какого члена кноремми назначить премьер-министром, или еще что-нибудь в этом роде?
— Трудно задавать вопросы.
— Не понимаю, почему? Он может просто спросить: «Кто будет моим лучшим премьер-министром?» — и поступить в соответствии с ответом.
— Может. Но он не знает, что это значит — «быть лучшим». Может, это значит, что назначенный им человек отдаст долину Оргорейну, или отправится в изгнание, или убьет короля. Это выражение может означать многое, чего не примет король. Он должен очень точно сформулировать свой вопрос.
— Да. Но в таком случае ему придется задать несколько вопросов. Даже король должен платить за вопросы. И вы дорого спросите с него?
— Очень дорого, — спокойно согласился Фейкс. — Вопрошающий платит в соответствии со своими возможностями. Короли обращались к предсказателям, но не очень часто.
— А что, если один из предсказателей и сам влиятельный человек.
— У жителей крепости нет ни ранга, ни положения. Я могу быть послан в Эрхенранг в кноремми. В таком случае я получаю обратно свой статус и свою тень, и моим предсказаниям наступает конец. Если у меня, пока я нахожусь в кноремми, возникает вопрос, я пойду в крепость, заплачу свою цену и получу ответ. Но мы Жанндары, и мы не хотим ответов. Этого трудно избегать, но мы пытаемся.
— Фейкс, мне кажется, я понял.
— Мы поселяемся в крепости главным образом для того, чтобы узнать, каких вопросов не нужно задавать.
— Но ведь вы отвечающие.
— Разве вы еще не поняли, Дженри, почему мы практикуем предсказания?
— Нет.
— Чтобы показать абсолютную бесполезность знания ответа на неверно поставленный вопрос.
Я размышлял над этим, пока мы шли под темными ветвями стерхедского леса.
Лицо Фейкса в белом капюшоне было усталым и спокойным, свет его ослабел, но он по-прежнему внушал мне благоговейный страх.
Когда он смотрел на меня своими ясными добрыми и искренними глазами, на меня как будто смотрела традиция в тринадцать тысяч лет, образ мысли и жизни такой древний, такой устоявшийся, такой согласованный, что придавал человеку чувство, будто он дикое животное.
