Курчавый полицейский в полосатых нарукавниках жестикулировал посреди этой лавины, как Отелло в театре глухонемых в своей роковой сцене. Регулировщик мог бы посылать воздушные поцелуи рыжекудрой владелице спортивного «ягуара». Он мог бы отрабатывать подскоки каратэ. Он мог бы, обернувшись к ближайшей мечети, совершать намаз. Ничто бы в уличном движении не изменилось, и полицейский знал это и потому размахивал руками свободно, расковано, как вздумается, и ему хорошо было от такого приволья.
Рейфлинт нервно прохаживался по «островку», ожидая хоть малейшего просвета. Девушка беспомощно ему улыбнулась, и он невольно ответил ей тем же.
– Похоже, придется здесь заночевать, - не очень удачно сострил коммодор. К счастью, девушка владела английским настолько плохо, что его покушение на юмор осталось незамеченным. Рейфлинт разглядел ее как следует и оценил высшим баллом: стройная фигура, черные волосы, нос с легкой горбинкой.
– Италия?
– Сербия.
– Мисс Сербия, - галантно уточнил Рейфлинт, и комплимент его был принят с достоинством. Он тут же перестал себя чувствовать провинциалом в столице. - Я не Харон, но берусь переправить вас на тот берег.
На взмах руки к бровке «островка» притерся разболтанный «мерседес» - такси с оловянным ангелом на капоте. Девушка проскользнула на заднее сидения. Два красивых колена ненароком открылись в недозастегнутом разрезе джинсовой юбки.
Рейфлинт дал водителю десятидолларовую купюру, и тот, плюнув на бумажку, хлопком приклеил ее ко лбу. Жест надо было понимать как восхищение щедростью чужестранца.
– Куда? - просиял парень белозубой улыбкой.
– Вперед. По набережной… Я предлагая, - обратился Рейфлинт к спутнице, - отпраздновать наше спасение. Два бокала шампанского «Нефертити»?
– Здесь есть бар, где подают настоящее кьянти.
Они долго сидели в прохладном баре «Венеция», пили благословенное итальянское вино и никак не могли наговориться. Рейфлинт с грехом пополам помнил язык матери - польский, поэтому в затруднительных случаях вставлял славянские слова, а Княженика - так звали девушку (Рейфлинт тут же упростил сложное для англосакса имя) - употребляла иногда сербские. Беседа их напоминала прогулку по горной тропе, когда то и дело приходится подавать друг другу руки, чтобы преодолеть очередную преграду. Обычная предупредительность в таких случаях перерастает в нечто большее… Они помогали друг другу искать слова рьяно, почти самозабвенно и искренне радовались, когда сложная тирада становилась наконец понятной. И еще выручали пальцы - жесты и прикосновения - некогда древний язык человечества, ныне тайный язык любви… Вечер и ночь они провели в отеле у Ники; распахнутые окна выходили на канал, и суда проплывали так близко, что чуть не задевали створки ноками рей. Гортанные крики лоцманов тонули в шуме ночного ливня - египетский ноябрь давал себя знать.
…Сначала к нему вернулся слух, и он услышал ее дыхание, крик петуха, вопль муэдзина. Затем ему удалось размежить веки, и он увидел солнечный квадрат на стене, задевший краешком ее плечо. Немного погодя вернулись силы, и он шевельнулся.
Ее оживание началось со слабого пожатия пальцев.
Потом они задавали друг другу самые простые вопросы, чтобы проверить, вернулось ли к ним сознание, с которым оба так отчаянно расстались.
– Тебе не холодно?
– Я не отлежал тебе руку?
– Ты знаешь, - счастливо вздохнула Ника, - у меня такое чувство, будто внутри распустилась белая лилия.
Рейфлинт хотел немедленно увезти Нику в лучший город планеты, в Мекку влюбленных - в Венецию, благо, «Дрэгги» стоял в ремонте и старина Кьер мог отпустить своего старшего хоть на неделю. Но Нику ждали подмостки зала моделей. Флорентийский салон гастролировал в Александрии три дня, так что об отпуске не могло быть и речи. Ника считала, что ей повезло с салоном. Она приехала в Италию на заработки, и после долгих мытарств видная флорентийская фирма предложила ей хороший контракт.
– К черту контракт! - заявил Рейфлинт и, выплатив Никиному менеджеру неустойку, в тот же день взял два билета на авиарейс в Венецию.
– Ты меня выкупил, как рабыню, - смеялась Ника.
– Рабыню, но ставшую прежде возлюбленной, - поправил Рейфлинт.
СПЛЯШЕМ, ФЛЭГГИ, СПЛЯШЕМ!
Резкая трель боевой тревоги оборвала воспоминания коммодора.
– Сэр, вышли в точку всплытия! - доложил Рооп.
Едва «Архелон» всплыл на внешнем рейде своей базы, как дюжина моряков, изжаждавшихся по свежему воздуху, свету и простору, полезла из рубочной шахты на палубу…
Напрасно старший офицер Рооп пытался остановить их, кричал и ругался. Бахтияр просто-напросто отодвинул его в сторону.
При виде синеватой кромки берега архелонцы совершенно ошалели. Казалось, будь он поближе, они непременно попрыгали бы в воду и поплыли к земле, не щадя сил. Но приходилось довольствоваться созерцанием утраченного рая, и тяжелый морской бинокль переходил из рук в руки.
«Архелон» пришвартовался к старому сейнеру, просевшему в воду под тяжестью ящиков и бочек чуть ли не по фальшборт.
Барни сам попросился в погрузочную партию и таскал тяжелые пластиковые пакеты, контейнеры, коробки с энергией человека, разбирающего себе лаз из засыпанной пещеры. Выждав момент, когда ящиков на палубе осталось совсем немного, Барни проскользнул в люк машинного отделения и спрятался под настилом в промежутке между дизелями. Он слышал, как грохотали поверху чьи-то каблуки, как спихнули на сейнер сходни, как взвизгнула отходная сирена… Его хватятся не скоро. С погружением радиовахта закрывается, до сеанса связи восемь часов. За это время портовый буксир оттащит сейнер в гавань, а уж там… Нет-нет, Барни не так безрассуден, чтобы немедленно пробираться к Флэгги, хотя соблазн повидать ее хоть издалека был дьявольски силен. Он уйдет в горы, в альпийские луга, и как больной зверь чутьем выбирает себе целительную траву, так и он будет поедать всевозможные корешки и ягоды, соскребать в пещерах мумие, пить родниковую воду, купаться в горячих источниках, пока эти проклятые бронзовые пятна не исчезнут…
Флэгги лежала с широко открытыми глазами. С соседней подушки О’Грегори восхищенно разглядывал ее профиль. Он и представить себе такого не мог: жрица любви, баядерка, искусница…
– Неужели у тебя целый год никого не было?
– Никого, - чуть слышно ответила Флэгги.
– Шизи! - приподнялся на локте О’Грегори. - Ведь ты же южанка. Неосуществленные желания разрушают организм изнутри. Поверь мне как врачу!
– Верю, - устало вздохнула Флэгги. - Я и так уже сплошная Хиросима.
Транзистор в изголовье вдруг пронзительно пискнул: «Пик-вик!» Флэгги привскочила, будто ее кольнули.
