– А зачем это вам? – спросил Причер.
– Не понял. – Воровский сел прямо и взялся за канистру. – Между прочим, вы тоже умеете слушать, падре. Вот, блин, встретились два исповедника.
– Не без этого. Я хотел задать глупый вопрос – что вы получаете взамен? Кроме денег и известности, конечно.
– Да какие в фантастике деньги… – улыбнулся Воровский, разливая спирт. Улыбнулся немного устало, видимо, «исповедь» далась ему нелегко. – Так, на прокорм. Что же я получаю… Знаете, падре, бывают удивительные моменты.
Подходят люди и говорят: мы прочли вашу книгу и получили огромное удовольствие, спасибо большое. А ты думаешь – надо же, эта мышиная возня, которую мы называем жизнью, все–таки может иметь смысл. И оказывается, смысл моей жизни – глубинный, потаенный, который вдруг открылся мне через улыбки читателей, – в том, чтобы им, моим читателям, стало хорошо! Каким–то совершенно незнакомым людям я принес радость. А теперь гляжу в их счастливые лица и так этим счастьем наслаждаюсь – без спирта пьяный. Впрочем, спирт тоже не помешает… Держите.
Причер с благодарным кивком принял стакан, покрутил его в пальцах и сказал:
– Понимаете, я к многим тут приставал с этим вопросом про бессмертие. И вы, прапорщик, единственный пока что на Кляксе человек, которому я без сомнений дал бы эликсир жизни.
– Польщен. Но, честно говоря, очень хорошо, что распределять эликсир не в вашей компетенции.
– Вы редкая язва, прапорщик. Да, не в моей компетенции. Но может быть, в моей власти. Может быть.
– О–о, так у вас страхи? – спросил Воровский голосом Кронштейна. – Ночные кошмары? А в постель мочитесь?
Причер даже не рассмеялся – заржал.
– Na zdorovie, господин капитан!
– Na zdorovie, господин прапорщик!
И стало хорошо. Началась ерундовая добродушная болтовня «за жизнь», байки и анекдоты. Потом в кабинете появился третий, правда, не Кронштейн, а какой–то дежурный по пирсу, а может, по кранцу, или что там еще у флотских бывает на берегу. Дежурный сказал, что ребята пока задерживаются, а девчонки наводят марафет и скоро будут здесь. Посетовал, что сам на посту, и с удовольствием помог собравшимся употребить очередную порцию спирта, после которой хорошо стало вообще. Совершенно. Вплоть до момента, пока разомлевший и утративший бдительность Воровский не спросил:
– И чего вы, падре, так вцепились в этот сраный креатин?
Капеллан пару секунд глупо моргал – вспоминал, наверное, что такое креатин и с чем его едят, – и вдруг побагровел.
– Да не я в него – он в меня вцепился! – заорал Причер, потрясая кулачищами. – Ко мне все лезут с этим вонючим креатином и долбаным бессмертием! Хотят вечности и боятся ее! А что б вы думали – вечность, мать–перемать! Не говно крокодилье! Вот и лезут – думают, утешу! Да хрен! Не утешения им надо, а п…дюлей!.. Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство?! Вся голова в язвах, и все сердце исчахло!.. Чье сердце? Мое! Ну не могу я, Воровский, понимаете, не могу в одиночку на себе такую ношу тащить! Помогите хоть кто–нибудь!
– И поможем! – согласился Воровский, поспешно наливая еще.
Уже затемно к стенке подошел дежурный бот с «Тревоги». По трапу наверх медленно поднялся усталый капитан–лейтенант. Услышал какой–то шум, наклонил голову, да так и замер, оставив ногу на ступеньке.
Со стороны портовой гауптвахты доносился нестройный и, судя по всему, пьяный в соплю хор. Голосов на дюжину. Капитан–лейтенант прислушался и разобрал слова:
Капитан на этой шхуне —
Джон Кровавое Яйцо.
Словно жопа крокодила
Капитаново лицо!
Дай–дай–дай–дай!
Не дам, не дам!
Дай–дай–дай–дай!
Не дам, не дам!
– Эй! Ну–ка, стой! – крикнул Кронштейн вниз собравшемуся отваливать мотористу. Спустился обратно, сел в бот и сказал: – Лучше я сегодня посплю.
Вызов разбудил Причера на рассвете. Капеллан спросонья не разобрал сигнала, решил, что боевая тревога, и чуть не упал с кровати. Оказалось, у него опять проблемы с вестибулярным аппаратом. И еще много с чем.
– Дальняя связь, господин капитан, – сказал дежурный связист.
– А?! – только и смог произнести капеллан.
– Капитана Причера просит дальняя связь, – повторил связист, едва заметно улыбаясь. – Подключение через десять минут. К нам на командный пойдете или я на вас переброшу?
– Ага! – сказал Причер.
– Понял, – кивнул связист, расплылся–таки в улыбке и исчез с монитора.
Капеллан, шатаясь, встал. До подъема оставалось всего ничего, поэтому он направился в душ. Процедура немного прояснила сознание – достаточно, чтобы возникло зверское желание опохмелиться. Причер мысленно погрозил себе пальцем, выпил несколько стаканов минералки и… Совершенно окосел. Пришлось сунуть голову под струю холодной воды.
Случись этим утром прапорщику Воровскому оказаться в гробу, он бы там перевернулся раз двадцать.
Ругаться–то у Причера легко выходило, само собой, а вот подключить к терминалу дешифратор… Разъемы не соединялись, пальцы били мимо клавиш. И все–таки, ценой невероятных усилий, через десять минут Причер был готов к связи и даже отдаленно напоминал человека. На священника–то он, конечно, не тянул.
– Доброе утро, сын мой, – сказал шеф отдела колоний, появляясь на мониторе. – Извини, что так рано, мы тут немного со временем напутали. Ну, как устроился?
– Устроился нормально, ваше святейшество, приступил к выполнению служебных обязанностей, готовлю первый отчет, – отчеканил Причер.
– Мы уже получили… отчеты, – мягко улыбнулся шеф. – Похоже, сын мой, ты развил очень бурную деятельность. Недели не прошло, а на тебя уже две жалобы. Фантастика. Мы все просто сгораем от любопытства – кому же ты так крепко прищемил хвост?
– И что доносят? – не удержался Причер. – Как обычно – пьяница, бабник, взяточник?
– Да в том–то и дело, сын мой, что странное доносят. Смутьян ты, оказывается. Пацифист. Ведешь разлагающую антимилитаристскую пропаганду. Плюс манкируешь прямыми служебными обязанностями.
– Догадываюсь, кто это писал, – хмыкнул Причер.
– Нет, сын мой, не догадываешься, – сказал шеф с нажимом – так, чтобы Причер точно догадался: контрразведка.
– Странно… – искренне удивился Причер.
– Не странно, а плохо. Ты кому–то всерьез перешел дорогу и сам этого не заметил. Давай–ка рассказывай, что там у вас творится. С точки зрения военного рассказывай.
Причер на миг замялся. Очень ему не хотелось прямо так, с бухты–барахты, говорить правду о своих ощущениях. Он действительно еще недели не пробыл на Кляксе. Ему могли элементарно не поверить. Вот просиди он тут годик, тогда… «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей», – напомнил себе капеллан. – Если буду мямлить, получится, я всю эту шайку во главе с полковником выгораживаю. Нет уж! Ну, с Богом».
