Красс Дестривар, герой войны с дикарями, один из немногих выживших после неудачной кампании Остенвольфа. Ему полагалась крошечная пенсия. Красс исправно являлся за ней, прятал под тяжелыми веками горящие холодной яростью глаза, благодарил «господина Канцлера, который, слава кальмару, нас не забывает». Для чиновников он был безобидным инвалидом, несчастным обитателем трущоб. Более осведомленные соседи опасались вспышек его гнева, всегда готовых разрешиться ударом ножа. У Красса были какие-то сомнительные дела в Мертвом порту и Пуэбло-Сиаме. В квартирку Красса являлись престранные личности: монахи-иониты, пропахшие гуано огородники, китобои, таинственные дамы, скрывающие лица под низко надвинутыми капюшонами. Ходили слухи, что Красс не потерял связи с обезумевшим генералом и даже выполняет для него кое-какие поручения — Перл, больше года пробывшая его любовницей, так и не узнала, правда ли это. Идти к Крассу было страшно: Перл не была уверена, что останется в живых после этой встречи. Дернулась ниточка шрама. Перл машинально прижала пальцы к ключице, горько вздохнула: этим неосознанным жестом она наградила Аделиду — и в минуты волнения ей было удивительно к лицу прижимать тонкие пальцы к трепещущей жилке. Но теперь все пропало. Перл вдруг охватило горькое чувство правильности происходящего: живой Аделиде не место на экране, она обречена бродить по промозглым улицам Кето, пока не встретит свою судьбу.
Под порывом ветра вода в канале пошла крупной рябью. На мгновение Перл показалось, что это киты поднялись по Баллене, проникли в город, чтобы забрать ее. Где-то в пучине Левиафан взывал к Аделиде. Перл, обмирая от страха, перешла через улицу и свернула в первый же переулок — лишь бы оказаться подальше от воды, подальше от призрачных теней, уйти от притягательного кошмара. Впереди показалась серая громада собора. Вдруг пришло в голову, что забвение послано в наказание за грех, и Перл охватила смутная надежда — крест обещал спасение из чрева.
В свете свечей блестели колени бронзовых святых, отполированные прикосновениями множества губ, пахло амброй и ладаном. Перл окунула пальцы в чашу со святой водой — руку будто обожгло ледяным холодом. Прошла вдоль деревянной статуи кита, читая прибитые к лоснящемуся боку таблички — имена перемолотых чудовищными челюстями Левиафана. Джек Линдон… Ганс Доффер… Перл Уизли… Она отшатнулась, моргнула: Пьер Уинли, безвестный китобой. Перл обхватила плечи руками, мучаясь от озноба. Медленно вошла в исповедальню, опустилась на колени.
— Я согрешила, святой отец, — сказала она и замолчала, собираясь с мыслями. Решетка исповедальни походила на китовый ус, и за ней была темнота гигантского чрева. Перл подняла глаза, борясь с подступающей паникой, и своды собора навалились на нее, в лицо хлынул синий свет витражей. Голос священника показался слабым и далеким — он пробивался к ней сквозь толщу воды, и понятно было, что он не донырнет туда, где в зарослях водорослей гибнет Аделида, не дотянется, не спасет. Перехватило горло от подступивших слез.
— Простите, святой отец, — прошептала Перл, — я… не могу сейчас, — она вскочила, путаясь в платье.
— Сударыня, постойте! — окликнул священник, и Перл замерла в иступленной надежде услышать то, что спасет ее.
— Вы слышите китов? — тихо спросил священник.
Хрипло расхохотавшись, Перл бросилась к выходу.
Сквозь сумерки по набережной брел дряхлый фонарщик в истрепанной фуражке, едва управляющийся со своей приставной лестницей, и за его спиной разгоралась цепочка золотых огней в туманном ореоле. Над Балленой висели гирлянды флагов: серебряные кальмары на синем поле, вялые и слабые в низком, набухшем тучами небе. Со стороны устья доносился гул; там уже собирались участники карнавального шествия. Промаршировал оркестр, сверкая медью труб и шитыми золотом мундирами, — топот ног казался приглушенным. Погромыхала высокая платформа в клубах угольного дыма — на ней стояли несколько мужчин во фраках, с лицами таинственными и радостными; из-за дощатых бортов выпирало что-то огромное и колышущееся, до времени прикрытое брезентом. На острове светились окна Навигацкой школы: выпускной бал в разгаре. До набережной долетали звуки вальса — юные гардемарины кружили с приглашенными курсистками, взбудораженные и разгоряченные: быть может, им не суждено вернуться с Большой Бойни, но сейчас впереди — целая жизнь, горячая и яркая, полная настоящей, взрослой работы, и счастья, и драки.
Перл не помнила, как пришла сюда, сколько бродила по улицам: сверкающие витрины на проспекте Канцлера, камень и позолота делового района, строгий классицизм здания Университета… Теплый и сочувственный голос священника все звучал в ушах; может быть, подумала Перл, стоило рассказать ему… но что? Что Аделида полюбила Левиафана и за это была низвергнута в пучину? Что она, Перл Уизли, услышала зов и откликнулась на него? Что толща воды уже сомкнулась над головой и ни один взгляд не способен проникнуть в бездну?
Пошел снег. Мост через Баллену теперь был еле виден и казался китовым скелетом; в его стальных ребрах путались клочья тумана. Тусклые огни на другом берегу исчезли, будто закрашенные огромной белой кистью — где-то там в душной квартирке пьянствовал Однорукий Красс, его нож был наготове, и неутоленная страсть, и злая память — наготове. Крупные хлопья таяли, едва коснувшись мостовой, оседали ледяными каплями на щеках, отрезвляли. Перл выдавила смешок: она вдруг поняла, что собиралась идти за Баллену пешком. Голова кружится, ноги гудят от усталости… это чепуха. Но сколько она пройдет по улицам, полным упившимися по случаю праздника пролетариями? Рабочие кварталы и в будний день — неподходящее место для прогулок. И Перл — уже не та Пенни в дешевом платьице и с единственной медной монеткой в кармане, естественная и неприметная, как деталь пейзажа. Перл остановилась у парапета, достала пудреницу, взглянула в зеркальце: огромные, черные глаза в половину бледного лица, распухшие искусанные губы. Машинально провела пуховкой по носу, щекам и почувствовала себя уверенней — ужас не исчез, но притаился в ожидании; достаточно, чтобы взять себя в руки и остановить таксомотор.
— К пролам, ночью? Сегодняшней ночью? Вы что, китов услышали?!
— Да, — с вызовом ответила Перл.
Шофер вгляделся в ее глаза и испуганно захлопнул дверцу. Неторопливо подъехал ожидающий поодаль извозчик. Едва выслушав, взглянул бешеными глазами и молча стегнул вожжами по лоснящемуся крупу лошади. «Детка, есть более приятные способы самоубийства». «Уберите ваши деньги, и я отвезу вас к маменьке, она, верно, волнуется». Один за другим таксисты, извозчики, веселый и взлохмаченный сиамский рикша — качали головой и уезжали прочь.
