В шлемофоне раздался хриплый голос Панюшкина:
«Вихревой поток. Стропы. Меня уш…»
Гондола снова резко повернулась. Непреодолимая сила выкинула Александрова из кресла, и он с силой ударился головой о шкафчик для кислородных приборов.
В тот же момент он услышал, что к вою ветра в такелаже присоединился треск рвущихся строп, скрежет металла, звон стекла разбивающихся приборов. Сквозь туман, вдруг надвинувшийся на глаза, пилот увидел, как высотомер вылетел из гнезда на панели, а Панюшкин, беспомощно вскинув руками, мешком свалился за кресло. Гондола накренилась, и борт ее стал полом.
«Вихревой поток? Оболочка может не выдержать… Ох, как закручивает! Надо немедленно отцепляться, — понеслись тревожные мысли в мозгу воздухоплавателя. — Немедленно».
— Панюшкин! — крикнул он. — Панюшкин!
Первый пилот не ответил.
Гондола опять начала круто поворачиваться. Тогда, уцепившись за кресло, Александров постарался встать. Его бросило к другой стенке и чем-то сильно ударило в спину. Окно оказалось под ним, и в нем светились яркие, розовые в лучах заходящего солнца, перистые облака.
Превозмогая боль и страшную слабость, охватившую тело, Александров все же снова приподнялся, дотянулся рукой до красного кольца механизма отцепления и рванул его.
Сразу, как по волшебству, стих вой ветра и прекратилась страшная качка. Гигантский аэростат, освобожденный от троса, рванулся вверх и одновременно свободно понесся по ветру.
Стремительный подъем вызвал резкое расширение газа в оболочке. Часть его со свистом вырывалась через предохранительный клапан. Не будь этого клапана, оболочку разорвало бы сразу.
«Теперь надо затормозить подъем — выпустить побольше газа. Иначе унесет очень высоко, — подумал Александров. — Но где же клапанная веревка?»
Но в этот момент сознание оставило его.
Две сороки, спугнутые кем-то с кустов, точно ныряя по волнам, пролетели мимо ветряков.
— Посмотрите, Леночка, как они рулят хвостами, — сказал Терехов. — Вот сейчас они собираются садиться… Опускают хвосты… Почти у всех лесных птиц хвосты длинные. Это потому, что таким птицам приходится часто лавировать во время полета между стволами деревьев и ветками.
Лена Павленко с удивлением и укоризной поглядела на Терехова:
«О чем он думает. Такой праздник для него, такая победа: СЭС дала ток. Правда, в порядке пробы. Но ведь это не важно. Важно, что идея подтвердилась на опыте. Только о нем и надо сейчас говорить. А он… Пришел к своим старым «ТТ»… Сияющий, правда, счастливый. А говорит о чем? Сначала о том, как он доволен, что я хорошо работаю. Подумаешь, работа — наблюдать вместе с техником за австоянием автоматов. Потом о Трубокурове — какой он умный и талантливый. И вдруг… о сорочьих хвостах! — Лена Павленко передернула плечами. — Чудак он, Михаил Иванович! А может быть, просто легкомысленный и к тому же сухой человек?»
Подумав так, Лена почувствовала, как погасла радость, охватившая ее, когда полчаса назад она увидела Терехова, вприпрыжку бежавшего к ветросиловым установкам, к «хозяйству инженера Павленко», как говорили на станции.
— Посмотрите, Леночка… — снова заговорил Терехов, взмахнув рукой. — Посмотрите, как они уселись на провод. Обе головами против ветра. И так все птицы. Они обязательно садятся головами против ветра, иначе им трудно было бы удержаться на сучках. И взлетать было бы труднее.
Лена Павленко с неприязнью взглянула, на двух сорок, раскачивающихся рядышком на проводе в ста шагах от нее и Терехова и сказала чуть насмешливо:
— Они, пожалуй, похожи на две ваши СЭС.
Терехов круто обернулся к девушке. Большие синие глаза его выразили почти испуг.
— Две? Вы говорите — две? — спросил он неожиданно резко и снова отвернулся, чтобы взглянуть на сорок.
Теперь Лена Павленко окончательно обиделась.
— Михаил Иванович, — сказала она сухо, — я пойду проверю работу установки номер два.
Терехов не ответил. Он даже не поправил шляпу, которую ветер сдвинул ему совсем на ухо.
— Голову потеряете, — сказала Лена и пошла к ближайшему ветряку.
В этот момент из башни его выскочил помощник Лены — техник Вальшир Ниязов.
— Товарищ Терехов! Товарищ Терехов! — закричал он.
У девушки екнуло сердце. Техник всегда вел себя очень сдержанно, степенно, несмотря на молодость, и вдруг кричит как оглашенный.
Когда Ниязов подбежал, Лена увидела в его узких темных глазах большое волнение. Однако заговорил он довольно спокойно:
— Звонил академик Никольский. Он мне говорит: прошу скорее разыскать инженера Терехова. Он говорит: Вальшир, передай ему, чтобы он срочно шел в контору.
— Чудесно! — сказал Терехов, не заметив волнения Ниязова. — Вот и посоветуюсь сейчас с академиком… Насчет сорок! И, весело кивнув Лене и технику, быстро зашагал к усадьбе опытной станции.
Ниязов сделал было несколько шагов вслед за инженером, но остановился, постоял немного и подошел к Лене. Теперь он уже не скрывал своего волнения.
— Джаман… Плохой дело… Ой, плохой… — зашептал он, наклоняясь к девушке, хотя Терехов теперь был уже далеко и ничего услышать не мог. — Слушай, пожалуйста, товарищ начальник — иди туда… Ему помоги. Иди. Ой, плохой, джаман, дело!
— Какое дело? — тоже тихо спросила Павленко. — Кому мне помочь надо? Куда мне идти? Объясни толком.
— Авария! Там! — И Ниязов показал глазами на небо. — Академик сказал мне. А Михаилу Ивановичу я сказать не мог…
Лена по-детски всплеснула руками и, не дослушав своего помощника, побежала к станции.
Ниязов горестно вздохнул…
Насвистывая марш, Терехов подошел к домику — «конторе» опытной станции. Здесь помещалась и радиостанция, на которой постоянно дежурили радисты. Они держали связь с экипажем СЭС.
И вдруг, несмотря на шум листвы деревьев и равномерное жужжанье ветросиловых установок, инженер услышал характерное гуденье электромотора лебедки для сматывания троса. Терехов удивленно поглядел в ту сторону и… замер. На фоне уже потемневшего на востоке неба ярко вырисовывался розовый, как лепесток, парашют, поддерживающий трос. Выше светился точкой другой, за ним — третий парашюты. Все они быстро снижались.
Сомнений быть не могло: баллон СЭС по какой-то причине был отцеплен от троса. Случилась авария. Машинально Терехов протер глаза, а затем, замычав от боли, вцепившейся в сердце, быстро побежал к «конторе». Он не слышал, как его окликнул дед Дубников, появившийся из-за угла, не понял, что сказал ему Трубокуров, вышедший в этот момент на крыльцо, и, ворвавшись в радиоаппаратную, закричал:
