Я вышел из воды и лег на песок. Моя правая рука легла на тигра, покрытого белой шерстью.
Он счастливо замурлыкал. Левая рука – на кита размером с меня. Он радостно забил хвостом по песку. Правой рукой я гладил тигра, левая спокойно лежала на влажной, прохладной спине кита.
Отдохнув, я пошел домой.
Дома многочисленная семья моего Домового радостно встретила мой приход. Вся их жизнь, всё их существование было направлено только на одно: сберечь дом и меня в этом доме.
Глава семейства домовых был старый, толстый и жирный. Больше походил на расползшуюся лягушку.
Тело его постоянно находилось в булькающем чане.
И наверху только большая голова с выпученными глазами да маленькие, тонкие ручки. У него было огромное количество жен. Всех видов и форм. Но все они быликрасивые и очаровательные. Делились они на советчиц, хозяек и матерей.
Первый его сын и наследник сильно отличался от отца. Он был абсолютно человеческих форм. Напоминал щеголя-испанца в элегантном плаще с тонкими усиками и со шпагой. Передвигался по домашнему пространству в золотой карете, по диагонали сверху вниз и наоборот. Окружал себя огромной свитой, разодетой в пух и прах.
Но видеть это мог только один я. Они, мои домовые, были микроскопически малы. Их нельзя было обнаружить ни под каким микроскопом. Я их видел и общался с ними своим третьим глазом. И чем они занимались, было понятно только мне.
В настоящий момент из-за того, что в моем доме в последнее время было полно гостей, мои домовые занимались в основном тем, что очищали пространство вокруг меня от оставленных гостями звуков, снов, диалогов, песен и шепотов.
Я их слышал и после ухода гостей. И не всегда эти звуки были добрыми. Меня эти оставленные звуки сбивали с рабочего ритма жизни.
А мне надо было работать. Много работать. А работать я мог только в том случае, если чувствовал, что пространство вокруг меня чистое, светлое и доброе. Поэтому я сейчас не работал. Ждал, когда домовые очистят мой дом.
Я зашел в свой дом. Прислушался. Чужих звуков было еще много. Я пожелал домовым успеха. И опять пошел плавать.
К медузам, тиграм и китам.
Жил я на огромном булыжнике в доме рядом с железной дорогой.
Дом мой был светлым и прочным, сложенным из вековых сосен, и в нем всегда пахло свежестью.
Я жил счастливо.
Но вот пассажиры поездов, проезжавших мимо моего дома, почему-то стали выбрасывать из окон массу мусора в виде слов. И вокруг моего дома накапливалась свалка из этого мусора.
Может, это оттого, что говорить стали больше, а жить богаче или, может, просто стали ездить чаще, но мой булыжник, мой огромный булыжник, на котором я жил, стал буквально тонуть в этих гадостях.
Чего только не было в этой свалке.
Там можно было найти всё.
Все мерзкие, унизительные, нецензурные, непристойные, похабные, блудливые и оскорбительные слова:
К грохоту поездов я привык, но к гадости привыкнуть никак не мог. Со временем гадостей стали выкидывать все больше и больше. Я уже не успевал откапывать сначала мой булыжник, а затем и дом.
И, наконец, я обнаружил, что эта свалка может похоронить меня в моем собственном доме.
А поняв это, я решил написать Монахам, попросить о помощи, потому что слышал, что там, где появляются Монахи, исчезает всякая мерзость.
Написал.
И они приехали.
Приехали быстро, и их было очень много – все даже не убрались на моём огромном булыжнике и в моем доме, поэтому половина Монахов стояла внизу, прямо в свалке.
Все, как один, они были одеты в белые льняные брюки, в цветные рубашки навыпуск и коричневые сандалии на босу ногу.
Они разбились на две партии. Одна сразу легла спать в моем доме. Другая стала прогрызать в моем камне по окружности внутренний пояс-канаву.
Облепив камень, они вгрызались в огромный булыжник и ползали, ползали по кругу плотно один за другим.
Гранит крошился под их зубами, как хрупкая халва.
Затем первая партия возвращалась, а другая спускалась в канаву и продолжала свое дело.
Вернувшиеся, попев ритмичные, приятные, громкие песни, ложились спать.
Через несколько дней канава по периметру моего булыжника была прогрызена и отполирована.
Вся гадость, накопившаяся вокруг моего жилища, стала скатываться в эту поясную канаву, а Монахи уже все вместе там все это пережевывали и превращали во вполне приличные слова и фразы. Работали они быстро и слаженно.
И теперь свалка мне не стала докучать, да и с Монахами жить стало спокойно и уютно.
Их красные клетчатые рубашки, веселый нрав и громкие песни разгоняли тоску грохочущего мира вокруг меня.
Мой булыжник даже, кажется, помолодел. Да и с внутренним ободком, или по-другому можно сказать, канавкой посередине он уже был не булыжник, а как бы скульптурная работа.
Всем стало хорошо.
Я жил на огромном и чистом булыжнике.
Поезда как ездили, так и продолжали ездить, выбрасывая из своих окон горы, тонны гадостей.
Монахи пережевывали все это, перерабатывая бесполезное в полезное, и пели. Громко и мелодично.
Довольный и спокойный, я стал мыслить не только о сегодняшнем, но и о будущем.
Правда, иногда охватывало беспокойство: а что если из поездов, проезжающих мимо моего дома, больше не будут выкидывать словесный мусор. Тогда Монахи очень скоро уничтожат свалку, а прикончив, уедут, навсегда покинут меня.
Не будет мусора – не будет Монахов.
Но я за это время так привык к ним, что мне будет скучно и тоскливо без них. Я уже не буду жить так счастливо, как жил до мусора и до Монахов.
Да, я уже не буду счастлив.
Пусть даже не будет мусора, дом мой, сложенный из вековых сосен, уже не будет светлым и пахнущим свежестью, как прежде. Он навсегда впитал в себя запахи и песни Монахов. Мне их будет не хватать, если они уйдут.
Почему всегда так: в борьбе с гадостью жизнь твоя меняется так, что счастливой она может быть уже только при постоянном присутствии гадости, пусть это даже и борьба с нею.
