будто растворились в бескрайней бурлящей бездне, дышавшей пагубными испарениями, в которых статуи с омерзительной двусмысленностью мимолетно сплетались с кровожадными лицами и искаженными голодом расплывчатыми тенями, что дьявольским смерчем из Злых Щелей, восьмого круга ада, потянулись к нам из своего чистилища за пределами всех измерений. Силуэт Марты, ледяным изваянием смерти и тишины застывшей в объятиях Киприана, четко вырисовывался на фоне этого бездонного котла губительной бури. Несколько секунд спустя страшное видение померкло, оставив после себя лишь дьявольскую скульптуру.
Я думаю, видел это я один, ибо Киприан не замечал ничего, кроме безжизненного, безмысленного лица Марты. Он прижимал ее к себе, он твердил безнадежные слова нежности и утешения. Потом внезапно выпустил ее из объятий и отчаянно зарыдал. Она по-прежнему стояла и безучастно смотрела, ничего не видя; между тем он схватил со верстака тяжелый молоток и принялся яростно крушить едва вылепленную группу страшилищ, пока от них не осталось ничего, кроме фигурки обезумевшей от страха девушки, скорчившейся над кучей жалких обломков вперемешку с комьями бесформенной, еще не подсохшей глины.
I
– Клянусь Бараном с тысячей овец! Клянусь Хвостом Дагона и Рогами Деркето! – воскликнул Азедарак, указав пальцем на крохотный пузырек с кроваво-алой жидкостью, который стоял перед ним на столе. – Пора заняться этим назойливым братом Амвросием. Теперь я знаю, что аверуанский архиепископ послал его в Ксим, несомненно, ради того, чтобы разузнать все о моих тайных сношениях с Азазелем и Древними. Он видел, как я вызывал духов в склепе, слышал тайные заклятья, лицезрел истинный облик Лилит и даже Йог-Сотота и Содагуи, демонов, которые старше этого мира; тем же утром, не прошло и часа, Амвросий оседлал своего белого осла и отправился в обратный путь. Есть два способа – нет, только один, – который позволит мне избежать неудобств и треволнений суда по обвинению в колдовстве: содержимое этого пузырька должно быть доставлено брату Амвросию до того, как он достигнет конечной цели своего путешествия, – а если нет, придется мне выпить его самому.
Жан Мовессуар посмотрел на склянку, затем на Азедарака. Его ничуть не поразили и не испугали неподобающие сану собеседника проклятия и неканонические высказывания из уст епископа. Жан слишком долго и близко его знал, исполнил немало особенных поручений и потому не удивлялся. На самом деле Жан знал епископа задолго до того, как колдун задумал стать прелатом, во времена, о которых жители Ксима не догадывались; и Азедарак не привык от него таиться.
– Я понял, – сказал Жан. – Можете не сомневаться, содержимое пузырька будет ему доставлено. Едва ли брат Амвросий разовьет приличную скорость на своем не весьма легконогом белом осле; думаю, до места он доберется не раньше завтрашнего полудня. Я успею его перехватить. Конечно, он меня знает – по крайней мере, знает Жана Мовессуара, – однако это легко исправить.
Азедарак довольно улыбнулся:
– Я передаю дело – и склянку – в твои руки, Жан. Каков бы ни был исход, едва ли эти пустоголовые фанатики способны доставить серьезные неприятности мне, обладающему властью над сатанинскими силами, а равно и силами куда более древними. Однако здесь я неплохо устроился; жребий почитаемого христианского праведника, что вдыхает фимиам и тайно поддерживает личные связи с дьяволом, предпочтительнее прозябания, на которое обречен захудалый колдун. Я предпочел бы и дальше жить в мире и довольстве и не хочу потерять такую синекуру, если этого можно избежать… Да поглотит Молох этого лицемерного слюнтяя Амвросия! – продолжал Азедарак. – Должно быть, я изрядно постарел и поглупел, если не усомнился в нем раньше. То, как он в ужасе отводил взгляд, заставило меня заподозрить, что он видел подземный ритуал в замочную скважину. Когда я прослышал, что он уезжает, у меня хватило ума проверить библиотеку, и я обнаружил, что «Книга Эйбона», хранилище древнейших заклинаний и тайных, забытых людьми знаний о Йог-Сототе и Содагуи, исчезла. Как тебе известно, я заменил прежний переплет из человеческой кожи на переплет служебника из кожи овцы и заставил книгу молитвенниками. Амвросий пронес ее на себе под рясой и теперь везет в Вион, чтобы обвинить меня в использовании черной магии. Никто в Аверуани не способен прочесть древние гиперборейские письмена, но, чтобы осудить меня, хватит миниатюр и рисунков, выполненных кровью дракона.
Хозяин и слуга долго смотрели друг на друга в молчании. Жан с почтением разглядывал надменную позу, жесткие черты лица, обрамленную сединой тонзуру, странную алую дугу шрама на бледном лбу и горящие желто-оранжевые огоньки, которые, казалось, прожигали влажную черноту холодных глаз Азедарака. Тот, в свою очередь, с доверием всматривался в лисьи черты и сдержанное выражение лица Жана, который вполне мог сойти – и при необходимости сходил – за кого угодно, от купца до священника.
– Прискорбно, – заключил Азедарак, – что вопросы моей святости и благочестия должны стать предметом обсуждения среди аверуанского духовенства. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться – хотя бы потому, что я служу дьяволу с готовностью и по собственной воле, в то время как они предаются тому же служению с ханжеской слепотой… Однако мы должны сделать все, чтобы отсрочить час публичного скандала и как можно дольше продержаться в этом уютном гнездышке. Сейчас только Амвросий способен мне навредить, поэтому ты, Жан, переместишь его туда, где никто не станет прислушиваться к его благочестивому лепету. А я усилю бдительность. Уверяю тебя, следующий гонец принесет в Вион весть о моей святости и неустанных молитвах.
II
Тяжелые мысли тревожили брата Амвросия, и развеять их были не в силах безмятежные лесные картины Аверуанского леса на пути из Ксима в Вион. Страх угнездился в груди, словно клубок ядовитых змей; зло, содержащееся в «Книге Эйбона», самом древнем труде по колдовству, казалось, прожигало сутану насквозь, точно сатанинские символы. Не в первый раз пожелал брат Амвросий, чтобы архиепископ Клемент послал кого-нибудь другого расследовать эребскую подлость Азедарака. За месяц пребывания при дворе епископа Амвросий узнал слишком много такого, что не могло не встревожить благочестивую душу монаха, увидел вещи, которые, словно тайные кляксы ужаса и стыда, запечатлелись на доселе незапятнанной странице его памяти. Открытие, что христианский прелат служит самым гнусным силам погибели и в уединении предается низостям, которые были старше Асмодея, смутило его набожную натуру; и теперь брат Амвросий везде ощущал мерзкую вонь разложения и надвигающуюся со всех сторон вкрадчивую поступь Антихриста.
Гарцуя между хмурых сосен и зеленеющих буков, брат Амвросий желал также ехать на животном более быстроногом, чем кроткий белоснежный ослик, которым снабдил его архиепископ.
