По залам бродят эрмитажные ребята. Кружковцы. Милые высокомерные дети, которые в Эрмитаже дома и для которых все мы – невежественные пришельцы, чужаки, не умеющие понять прелести этого пыльного воздуха.
И ведь не так много лет прошло с тех пор, как я перестала бегать каждую неделю на занятия и проводить полтора восхитительных часа среди мраморных алтарей, краснофигурных ваз и римских императоров. Теперь мне уже начинает казаться, что это была не я. В моей голове так тесно сплелись моя собственная жизнь и жизни людей из книг, что я с трудом отличаю правду от вымысла. И то и другое – моя жизнь. Смерть Гектора и эрмитажный кружок – в одинаковой степени мое прошлое.
Я брожу по залам. Родина моего детства. Дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен». Мы не были посторонними. Мы именно здесь и собирались, и куратор нашей группы приводила нас в свой кабинет, где на распялочке висел азиатский халат VII века, а на столе стояли глиняные тележки. «Можете их покатать по столу, только не разбейте, им пять тысяч лет».
На первом занятии куратор взяла журнал и прочла двенадцать фамилий.
– А вы, простите, кто? – спросила она тринадцатого, черноглазого, толстенького, как сарделька, мальчика.
Он залился темно-малиновым румянцем и с тяжелым вздохом ответил:
– Я – Гвирц.
– А почему вас нет в журнале?
Гвирц покраснел еще сильнее и трагически прошептал:
– Я из желтого списка.
В желтый список заносят ребят, которые лишаются права посещать кружок за частые прогулы. Но раскаяние Гвирца было таким трогательным, а прошлогодний курс о Древней Руси таким скучным, что его тут же снова записали в журнал.
Полгода мы занимались Востоком. Индийские фрески, тибетские иконы. Потом мы переехали в Европу. Там нас ждал Борис Осипович.
Борису Осиповичу было около сорока пяти лет, он был худ, носил мятые серые брюки и коричневый пиджак. Из-под брюк выглядывали огромные нечищенные ботинки. У него был низкий лоб, маленькие глазки, огромный нос со всевозможными выпуклостями и блямбой на конце, спускавшийся ниже уровня оттопыренной нижней губы. Выражение лица у него было всегда немного насмешливым.
Мы ходили с ним по залам, где я раньше всегда скучала, потому что с живописью у меня очень трудные отношения. Мы ходили с ним от картины к картине, и он говорил нам о том, как художник строит свое произведение, чтобы донести до нас свою мысль.
Однажды он привел нас к Рембрандту. Мы стояли лицом к «Возвращению блудного сына» и спиной к «Давиду и Урии». Урия – муж Вирсавии; царь Давид увидел Вирсавию купающейся и пожелал ее, а мужа ее, Урию, отправил в бой, на верную смерть. На картине Рембрандта изображен человек в мерцающих темно-красных восточных одеждах; склонив голову, закрыв глаза, положив руку на грудь, как бы унимая сердце, он идет прямо на зрителя. Его лицо печально и покорно: он знает, что его ждет.
– Кто хочет сказать что-нибудь о «Блудном сыне»? – спросил Борис Осипович.
Мы молчали.
– Поймите, – уговаривал он нас, – это единственная для вас возможность говорить свободно все, что вы думаете, и никто не поставит вам двойку…
Гвирц из желтого списка залился краской, сделал шаг вперед и решительно сказал:
– Библейский сюжет… руки старика… значит…
Он взглянул на Бориса Осиповича и замолчал, окончательно смешавшись. Уши Гвирца полыхали и отбрасывали багровые тени на его блестящие черные волосы. Борис Осипович, полузакрыв глаза, задрав нос и подбородок, засунув руки в карманы брюк, медленно покачивался, и по лицу его бродила печальная улыбка.
– Понимаете… – медленно проговорил он. – Это все правильно. Но посмотрите… Рембрандт противопоставляет прекрасное уродливому… Прекрасное заключено в раму картины. Уродливое – мир вне ее. – Тут он резко повернулся к картине и взмахнул рукой. – Блудный сын вернулся из этого мира в мир картины. Посмотрите, в каком он виде!
С полотна на нас глядели натруженные пятки и лохмотья.
– Что сделал с ним этот страшный мир! Вот он переступил раму, отделявшую этих прекрасных мудрых стариков от него, – и упал на колени…
Он дернул Гвирца за плечо и указал на что-то за его спиной. Мы невольно обернулись… и увидели медленно выходящего из картины человека в мерцающих темно-красных одеждах. И прежде чем Борис Осипович сказал все это словами, я поняла его мысль – и задохнулась от ужаса и восторга.
(15 ноября 1983)
Приложения
касательно Димулео
Сепаратный Договор
между Мадлен Челлини и Димулео Димулеем
Договором предусматриваются следующие моменты:
д 1. Стороны обязуются полностью исключить обидные ругательства, содержащие слова: сволочь, рожа, харя и т. п.; нецензурные выражения, если таковые возникнут; намеки на Лямур и прочие околичные оскорбления; ругательства с использованием внешности противника; а также всякое иное ругательство, сказанное со злостью, раздражением и имеющее цель оскорбить или унизить. Стороны обязуются не наносить друг другу оскорблений словом.
д 2. Однако договор предусматривает сохранение словесных турниров при условии полной их безобидности. Разрешается употреблять в отношении противника выражения типа «Белый носорог»; любая словесная обида есть грубейшее нарушение договора и несет за собой открытие военных действий.
д 3. Стороны обязуются оказывать друг другу дружескую взаимопомощь в случаях контрольных спецзаданий (раскладка по географии). В экстренных случаях – дать списать или подсказать.
д 4. Стороны будут делать друг другу подарки по собственной инициативе или по просьбе одной из сторон, если подарок не несет ущерба ни одной стороне. Нажим одной стороны на другую есть нарушение договора. Все подарки должны быть сделаны добровольно.
д 5. Найдя коммерцию непригодной для дружеского общения, стороны полностью исключают ее из своей практики (см. д 4).
д 6. Стороны обязуются полностью прекратить и никогда не возобновлять шантаж.
д 7. Стороны обязуются доверять друг другу, верить на слово и не лгать в особо важных делах.
д 8. Стороны обязуются прекратить и никогда не возобновлять разбой, как-то: похищение тетрадей, ручек и т. п.; оскорбление портфелей и прочего имущества.
д 9. Договор предоставляет сторонам полное право переписки, сотрудничества в низведении отдельных индивидуумов.
д 10. Стороны обязуются не сплетничать друг о друге, не показывать никому особо важных записок и не рассказывать телефонных разговоров, т. е. сохранять друг о друге тайну.
д 11. Стороны обязуются не наносить оскорбления действием, включая те случаи, когда потерпевшая сторона уже не будет иметь возможности думать, говорить и чувствовать.
