25
Комиссия по испытаниям собралась в кабинете Кэтэвана поздним вечером. Леник был сегодня в ночной смене на Климаше, и его вызвали, в конце концов, хотя ему и вовсе не хотелось идти.
Решил, что жучить станут именно его, но оказалось, что он – последняя спица. Обсуждали все аспекты испытаний, планировали персонал, схемы. Дымили не переставая, Кэтэван зажигал новую сигарету от докуренной до предела предыдущей. Насколько понял Леник, в энергетическом плане рассчитывал и на имеющийся запас жидкого топлива, на установку Академии, и только потом – в малой степени на его имитацию. Поэтому Анпилогов осмелел и, как всегда принялся выпрашивать повышения социальных фондов для отдела, намекая, что от его специалистов слишком многое зависит. На это он, опять же, как обычно, получил от конкурирующих отделов ненавистное: «Ты и так, Михалыч, создал для своих тепличные условия». Потом Леник уже собирался авторитетно и туманно сообщить, что работы ведутся и, возможно, к следующему этапу…
Но вдруг коротко гуднул и засветился отдельный корп, стоявший в левом углу кабинета, тот, который привыкли называть красным – там раньше помещалась «вертушка», и по которому запросы шли непосредственно из-за красных башен. Саму же «вертушку» куда-то убрали. На этот раз корп воззвал очень строго. Кэтэван стремительно подскочил и надел наушники. По мере того как он слушал, лицо его менялось. Сначала оно демонстрировало почтительное внимание, потом внезапно покраснело, и Кэтэван резко вскинул руку со сжатым кулаком, но потом стал медленно опускать руку и разжимать кулак.
Затем, видимо, из корпа пошли очень громкие и грубые звуки.
Все молчали, никто не сдвинулся с места. Начальник комплекса содрал с себя наушники, прошагал к своему столу, взял портфель, сложил в него кое-какие бумаги, тщательно застегнул обе пряжки на портфеле, с трудом всовывая язычки замков в прорези, потом засунул портфель подмышку и быстро пошел прямо в противоположную двери стену.
Анпилогов, Пень и Синицын торчали на половине Климаши.
Ульяна, Фельдштейн и Демура – на территории корпов. Шкаф осуществлял объединение и трансформацию сигналов.
Листьев медь шумела в Климаше. Она маялась под дождем, медленно облетала, была высушена холодеющим осенним солнцем, потом снова мокла и принималась преть. Преть и пряно пахнуть.
Пень виртуозно создавал новую модель, вставляя штекеры все в новые и новые гнезда, плетя паутину разноцветных концов и цедя сквозь зубы: «Мы ее… мы ее…», а Анпилогов, жирно и равномерно покрывал формулами лист за листом. У него очень хорошо шло. Чернила мягко шли из авторучки, а шершавая бумага ровно впитывала альфы, беты, укороченное «де» дифференциала. Анпилогов заканчивал и тут же передавал бумагу Синицыну, и тот мгновенно рисовал сложную систему стрелок, перекрещивающихся дуг, каких-то валов, змеящихся обрывов и точек. Пень понимающе кивал и снова ткал свою паутину. На черных, шершавых, с въевшейся в текстолитовые бока пылью осциллографах торжественно плавали зеленые петли и седла, перетекали друг в друга синусоиды и медленно разворачивались фигуры Лиссажу.
Анпилогов время от времени брал черную трубку и звонил ребятам на корпах:
– Есть сигнал?
– Отличный сигнал! – отвечал Демура.
Шкаф работал нас совесть – он делил роскошные плавные кривые процессов, несущиеся с Климаши, и превращал их в ступенчатые подъемы и спуски, то есть принимал сигнал и совершал аналогово-дискретное преобразование, перемалывая огненные порывы Климаши в примерно соответствующие им ровные наборы нулей и единиц – подъемов и спусков.
Они прошли за прошлую неделю всю начальную стадию эксперимента и сейчас вгрызались в самый центр процессного котла огненной машины. Уже начинала гудеть медь листьев, уже шел по ней густой шелест, и вот поток начал было литься на черную рыхлую землю.
– Нет сигнала!!! – вдруг закричал Демура в микрофон, – Нет сигнала!!!
– Анпилогов мысленно видел, как он срывает наушники, бежит к шкафу, проверяет гнезда, прозванивает тестером все сервисные ящики на синих полках. – Нет сигнала!
Вот Уля отталкивает тонкого и медлительного Демуру и принимается сама хлопотать над кабелями. Затем зовут Геру Фельдштейна, и он, чертыхаясь, вскрывает фальшпол и прозванивает все силовые и сигнальные кабели.
Все в полном порядке – но сигнала нет.
Пень и Гера встречаются на пороге, еще раз проходят по всем критическим участкам и возвращаются к тихо гудящей Климаше. Она благосклонно принимает формулы Анпилогова, урчит и закручивает многослойные фигуры на зеленых экранах черных осциллографов.
– А ну ее на фиг! – вдруг заявляет Пень, переглядывается с Фельдштейном, и они садятся рядом с мрачным, готовым сорваться Анпилоговым.
– Нет, вы мне скажите! Нет, вы скажите, бу-тер соленый, так его! – вылизывает крупным задом дерматиновую поверхность старенького стула Анпилогов. – Сроки – месяц до повторных испытаний остался!!!
– Ух-мму! – вытягивает голову и губы вперед Пень, похоже что, – и поводит крупным плечом в сторону Климаши…-
– Сигнала нет, потому он сознательно прерывается на выходе из аналого-цифрового преобразователя, помещенного на нижней полке кроссшкафа! – вдруг заявляет ворвавшийся Демура. – К тому же, переговоры можно вести только с помощью старых телефонных аппаратов с овальной трубкой. Да и наша круглая лампа…
– Этого не может быть, – тупо говорит начальник отдела имитаций.
– Похоже, Климаша просто не хочет… работать вместе с ящиками, – тихо выговаривает Демура, и тень его окруженной ореолом головы снова падает на листочки Анпилогова, покрытые чернильными закорючками.
– Именно это мы и хотели сказать, – добавляет Пень.
Демура
Демура молча смотрел на дверь, за которой были предбанник, лестничная площадка, а далее тянулась темная Вторая территория, где мигала Климаша. Что причиной, каким образом, при исправных соединениях и нормальной работе всех систем, сигнал с Климаши на корпы не проходил – и наоборот? Демура тут же решил, что аналоговая машина автоматически создала фиктивный контур, закольцевала его и гоняет сигнал внутри себя. Но что ее заставило? Он подумал также, что, пожалуй, подобные вещи наблюдались и раньше, но ситуация была не столь критична и полагали, что идут сложности с кабелями, наводки, помехи и так далее.
Тогда Демура достал из стола красную папку, которую когда-то припрятал для важного момента, и вложил в нее стопку бумаги. Через некоторое время несколько листов уже было покрыто изображениями пиков и плоскогорий импульсов, за которыми клубились заштрихованные в раздумье пологие склоны, хвосты и шлейфы. Дальше шли ручьи формул, щетинившихся сигмами и завистливо уступающих место изящному орнаменту интегралов, а также бесконечные, полные округлых «де» дифференциальные строки.
