Я-оно не отвело глаз под интенсивным взглядом серба.
— Где? — спросило.
— Здесь, — указал он на кабинет.
— Сейчас?
Тот развел руками.
— My machines are your machines[247].
Поднялось. Панна Елена театрально застонала. Откашлялось, выгладило слишком обширный жилет и пиджак. Никола Тесла пошел вперед.
В его кабинете шторы были затянуты, горели электрические лампы; хозяин зажег еще и керосиновую лампу, поставив ее на широком письменном столе из орехового дерева. В ее мягком свете высокий силуэт в черном костюме размылся по краям словно подогреваемая восковая фигура. Лишь длиннопалые ладони в белых перчатках отражались двумя яркими пятнами, притягивали к себе взгляд, словно ладони престидижитатора на сцене, под лучом театрального прожектора, я-оно невольно водило за ними глазами — когда те схватились за ручки большого деревянного ящика, когда перенесли его на столешницу, когда отвели защелки и открыли крышку, показывая керамически-тунгетитово-стальные потроха устройства. Крышку подпирали спирали кабелей. Тесла развернул несколько аршин провода и умело подключил его в патрон настенной электрической лампы, единственной, которая не горела, с которой был снят абажур и лампочка. Вернувшись к столу, второй кабель он провел к банке с серыми кристаллами, стоящей на полке под лампой; третий кабель протянул на ладони: тот самый, законченный иглой с курком.
— Уже? Тянем? Уже?
Левую руку Тесла вставил во внутренности ящика. Что-то зажужжало.
Доктор усмехнулся с некоторой долей упрямства.
— Сам я должен здесь спускать у себя тьмечь по нескольку раз на дню, в противном случае, получил бы умственный запор. Вы знаете, после того случая пришлось установить предохранители, чтобы…
Я-оно схватило зимназо.
…голос панны Елены.
— Господи, ну словно два алкоголика!
Оперлось о край письменного стола; огни в кабинете пульсировали над головой в ошеломляющем ритме.
Дыша через рот, присматривалось к панне Мукляновичувне.
— И что? — разозлилась та. — Что вам опять в голову стукнуло? — Встав на пороге, она подбоченилась.
После первого же шага споткнулось на ковре, но устояло, полуприсев. Еще раз пошатнувшись, схватило девушку за плечо и потянуло к письменному столу. Она была слишком изумлена, чтобы сопротивляться. Доктор Тесла поднял мохнатые брови. Взяв кабель за изоляцию, подало панне Елене блестящую иглу. Все еще изумленная — и в этом немом поражении похожая на очарованного, охваченного удивлением ребенка — она взяла ее двумя руками.
Потом уже стояла неподвижно, медленно дыша; двигались только ее глазные яблоки, выслеживая невидимые нам виды. Кристаллы в банке темнели в темпе, незаметном для человека — видимо, нет иной меры высасывания тьмечи, кроме феноменов тьвета и субъективных впечатлений. Но, раз все здесь, так или иначе, отличаются от теслектрической нормы в другую сторону, то как узнать, какая мерцающая светень на костюме девушки рождена из разницы потенциалов на плюсе, а какая — на минусе? Если бы сунуть в рот человеку, из которого откачивают тьмечь, термометр — или измерять локальную проводимость кожи…
Возможности снова протекали через мысли бурными ручьями, я-оно не успевало запоминать странных представлений.
Потрясло головой.
— И вы думаете, это разумно? — буркнул Тесла, подкручивая какой-то винтик в ящичном насосе.
— Нет. Да. Черт его знает. — Прикусило губу. — Нужно бросить монету.
Вошла mademoiselle Кристина и пронзительно вскрикнула. Панна Елена вздрогнула и выпустила кабель. Доктор Тесла выключил машину.
Подскочило к терявшей равновесие девушке. Но, вместо того, чтобы опереться на предлагающую помощь руку, она увернулась и сбежала к окну, цепляясь за тяжелую ткань штор.
— Сволочь! — крикнула она и метнула схваченной с этажерки фигуркой.
Отклонилось. Фарфор взорвался на стене.
Оскалило зубы и начало подкрадываться к девушке на полусогнутых ногах, выворачивая руки в локтях в карикатурной пантомиме.
Та бросила очередным предметом. Не попала. Захихикала.
Подпрыгнуло на правой ноге, подпрыгнуло на левой и тут же метнулось к панне Елене.
Та пискнула и спряталась за письменным столом.
— Дети, дети! — восклицал Никола Тесла, размахивая длинными своими руками над незакрытым ящиком. — Что вы творите!
— Как схвачу, так съемммм!
— И схватит, и сожрет! — Елена заломила ручки.
— Как схвачу, все грешки посчитаю!
— Грешки посчитаю! — Наморщила брови. — Это что такое?
Обежало стол с другой стороны. Елена отскочила за доктора — но запуталась в бухте кабеля и упала. Еще пыталась подняться, но поняла, что не успеет, и вместо этого, с индейским кличем схватила за ноги, когда подбежало к ней — и так свалилось на ковер рядом с ней, чуть не сбив при этом банку с напитанными теслектричеством кристаллами.
Панна Елена откатилась в сторону. Схватило ее без труда, узкая юбка сковывала ее движения.
— Ну что, теперь не убежишь.
— Ай!
— Нехорошо, нехорошо.
— Что нехорошо? Так подкрасться ко мне! — В подтверждение дохнула тенисто.
— Чуть ли не месяц в городе сидит и знака не подает! Очень нехорошо!
— Но, может, я и вправду не желала кавалера видеть?
— Ха! Потому что вас полиция разыскивает, Елену Мукляновичувну нашли, и теперь охотятся за мошенницей; вы скрываетесь и ни в какой санаторий Льда не едете!
— Так точно! — выдула она губки. — Шатаюсь по снегу, в метели, и вхожу через задние окна! И кто меня видел, но не выдал, тому пять лет Сибири!
Прижало свой лоб к ее лбу. Жасмин залил ноздри.
— И чем же вы занимаетесь? — спросило тихонько.
Вздохнула.
— Рисую. Даже начала писать маслом. Пейзажи льда — белизна, побольше белого. Портреты тоже пытаюсь. Посещаем польские салоны, к Собещаньскому, на прогулки в Интендантский Сад.
— Любовники с зимназовыми состояниями вам под ножки бросаются.
— Ревнуете! — обрадовалась Елена. — Ой-ой-ой, бедный пан Бенедикт, теперь он станет следить за мной в тумане днем…
— Гррр!
— Но если бы вы знали! К примеру, пан Порфирий!
— Что?
— Каждый день приходит, — шептала, — живые цветы приносит, подарки, мне и тете, на обеды приглашает, на танцы, на каток, в оперу.
Лжет или говорит правду?
Утвердительно сказать было невозможно.
Радостно засмеялось и чмокнуло ее в носик.
— По-видимому, следует приказать слугам выкинуть их отсюда. — Кожаная туфелька mademoiselle Кристины остановилась у самой головы панны Елены. — На морозе они быстро протрезвеют. Эта твоя машина склоняет людей к непристойностям.
