- Ты действительно?..
- Я видел, как, набухая и утолщаясь, бугрятся и взъерошиваются, готовясь к редупликации, мои хромосомы, хранящие память о моем роде, как поровну распределяются по дочерним клеткам и митохондрии, и рибосомы, и... Нити ДНК расплелись... Чтобы в них не запутаться, нужно пальцами перебрать все эти триплеты или кодоны, поправить, упорядочить, попридержать... Иной не поверит, что вот так запросто, пялясь в какой-то допотопный бинокуляр допотопного микроскопа, можно наблюдать за делением собственных клеток, видеть все клеточные органеллы и даже помогать делению собственными руками, щупать кончиками пальцев ДНК, гладить мембраны митохондрий, ощущать шероховатость гранулярного ретикулума... Неверы, не верьте. Но я же вижу! Я же держу в своей пригоршне целый рой рибосом! Вот они, как икринки...
- Ты действительно видел? - спрашивает Лена еще раз.
- Только слепые могут не видеть всей прелести небесного света клеточного деления, только простуженные могут не ощущать небесной свежести его ароматов, и только глухие могут не расслышать гармонии звуков, исходящей от струн арфы клеточных веретен. О, Ваше Величество Митоз! Никто еще не сложил о Тебе легенды, никто еще не оценил Тебя по достоинству. А ведь только Тебе Жизнь обязана существованием.
Лена не может взять в толк:
- Послушай, Рест, нельзя увидеть невооруженным глазом митоз.
- Начни я убеждать тебя в обратном, тебе пришлось бы приглашать бригаду санитаров со смирительной рубашкой. Конечно же, нет! Я не знаю человека, которому когда-либо удалось бы наслаждаться чудом деления клеток кожи, хотя от этих митозов просто сияет и светится весь ее камбиальный слой. Это же факт неоспоримый!
- Да.
- И я видел все это своими глазами, да, силой собственного воображения. И ни капельки не ошибся... Я провозился с ними весь день и всю ночь.
- Да, - повторяет Лена.
- Да, и всю ночь. И представь себе: вдруг ниоткуда, - это было как чудо! - снова появилась, оказалась рядом со мной, кто бы ты думала? - Аня, наша милая, странная, нежная Аня... Мне не причудилось это и не приснилось - она стояла в шаге от меня, опираясь плечом о ребро термостата и прелестно мне улыбалась. И в глазах ее, я это видел, вызревали озерца слез. Да-да, она плакала, она плакала, радуясь моему успеху, моим клеточкам... Не помня себя, я схватил ее, оторвал от пола и кружил, и кружил по всем, свободным от хлама, закоулкам комнаты. Я фланировал меж столами и стульями, меж какими-то тумбами и шкафами, прикасаясь и прикасаясь губами к ее глазам, и ко лбу, и к лицу, осыпая его нежными поцелуями: и шею, и губы, и конечно, губы...
Раздевая ее...
Это - как глоток шампанского в невыносимую жару. Я впервые так терял голову...
Потом раздался голос Юры:
- Эй, здесь есть кто-нибудь?
Аня, голая, спряталась за какой-то шкаф.
- К тебе невозможно достучаться. Что ты тут делаешь? В темноте!
Я даже не спросил, как ему удалось снять с петли внутренний крючок на двери.
- Зашел вот за книжкой... Ты случайно не брал «Избирательную токсичность» Альберта? - спросил я.
- Я? Зачем она мне теперь? У меня только твой Каудри - «Раковая клетка». Принести?
- Оставь себе. Мне теперь она тоже не понадобится.
Юра даже не снял свои новые очки с притемненными стеклами, чтобы лучше меня рассмотреть. Он и не старался. Мое «теперь» и его «тоже» ответили на все вопросы, которые мы могли бы задать друг другу. Мы не стали утомлять себя ими.
- Что же теперь? - только и спросил он.
Я не знал, что ему ответить. Молчал...
- Ты случайно не видел Аню? - спросил он напоследок.
- Нет, - не моргнув глазом, соврал я, - а что?
Он взял с полки книгу, которую я якобы так усердно искал, и протянул ее мне:
- Вот она, твоя книжка, на! Видно, Аза ее здесь читала...
- Не иначе, - сказал я.
- Слушай, а что ты тут делаешь? - снова спросил Юра.
- Думаю.
Юра улыбнулся и поправил очки.
- Nonmulta, sedmultum (немного, но много, - лат., прим. автора), - дружелюбно сказал он.
Я тоже улыбнулся.
- Видишь, - сказал я, озирнувшись{ Оглянувшись (укр.)}, - это - болит.
- Не слепой, - сказал Юра, привычно поправив оправу, - lecriduсoeur (крик сердца, - фр., прим. автора).
- А как это звучит по-японски? - поинтересовался я.
- По-японски, - сказал он, - это не звучит.
Юра вскоре ушел, и вслед за ним, через несколько минут, наспех одевшись и не прощаясь, убежала Аня. Когда я вышел из подвала - светило солнце. Было часов десять, если не двенадцать. Придя домой, я завалился спать, и мне снилось, будто я с винтовкой наперевес веду в бой полки рибосом. А ведь я никогда не держал в руках винтовку!
С тех пор я Аню не видел. Ни Аню, ни Азу...
- Ни Нату... Ни Тину... - произносит Лена.
- Какую еще Тину? До Тины еще надо было дожить!
- Чайку согреть? - предлагает Лена.
- Да, охотно... С ложечкой коньячку...
- Слушайте, - воскликнула как-то Ия, - почему бы нам не испытать наши разработки по предупреждению старости на себе! Все-все настоящие врачи так поступали. И Ганнеман, и Кох, и, кажется, Мечников, и, по-моему, даже Пастер... Вспомните драматическую медицину! Или прошли те отважные времена?!
И мы попробовали!
- Да, я давно собиралась тебя спросить, - говорит Лена, - как вам удалось?..
- Мы это сделали. Но обо всем по порядку...
Я дал своим клеточкам целую ночь на выздоровление, на реабилитацию с адаптацией, словом, на то, чтобы они успели забыть об ужасах пыток, которым я их подверг своим неожиданным вмешательством. Спать я, конечно, не мог, глаз не сомкнул, а когда рано утром прибежал в подвал, они встретили меня блеском своих зеленоватых глаз. Они были искренне рады встрече. И я приступил к работе. Я разделил их на несколько групп и каждой мысленно дал команды. И ушел, не прощаясь. Я ждал сутки, стараясь не думать о них, но из этого ничего не вышло. В тот вечер я не проиграл ни одной партии ни в бадминтон, ни в шахматы, ни Ушкову, ни Игорю. Правда, мне удалось поспать несколько часов кряду, видимо, усталость взяла свое. Потом я снова помчался к ним. Все группы состояли из разных клеток. Чтобы это понять, не требовалось никаких усилий, никаких дополнительных подтверждений: клетки в группах были разные, они отличались по целому ряду признаков, и эти отличия можно было видеть невооруженным глазом.
Я видел. Наверное, у меня открылся третий глаз, наверное. Но то, что я видел, не вызывало никаких сомнений. Этого мало, теперь я знал: эти различия обусловлены действием моих мыслей. Моя кожа взялась пупырышками. А ведь каждую из этих клеток можно клонировать и каждым из полученных клонов буду я, я - один и тот же и в то же время другой, разный... От этого утверждения можно сдуреть, но от него нельзя спрятаться, убежать. Пупырышки засеяли даже спину. Я не знал, зачем мне или человечеству все это нужно, но такая мысль пришла мне в голову, и я не знал, как от нее избавиться. Я стал объяснять себе... Разве можно себе такое представить: мысль - материальна?! Для меня это утверждение всегда было голым, вычитанным из книжек, слышанным от каких-то людей, которым можно было верить или не верить. Теперь же моя мысль двигала миром, какое там - мирами, целыми мирами моих клеток, мириадами миров. И этому я не мог не верить. Мысль материальна! Это был достойный тезис, прекрасный постулат в пользу моей теории о содержании Жизни. Примерно то же, что и «В Начале было Слово». Я не брал на себя смелость сравнивать себя с авторами Святого Писания, но мысль моя сама, без всякого на то изъявления воли, позволила себе такое сравнение. И с этим ничего нельзя было сделать! Ведь никому еще не удавалось ухватить за хвост вдруг выпорхнувшую из клетки сознания собственную мысль. Не так ли?..
Я знал теперь главное: мысль материальна! А я - вечен!
От такого знания голова шла кругом. Ведь в любую минуту я могу взять взвесь своих клеточек, будь то клетки крови, кожи или даже печени и самого сердца. Пока я жив. Но даже, не дай, правда, Бог, со мной что-нибудь случится... Я гнал эти мысли прочь! Ну, а если вдруг... Вот тогда и понадобятся мои клеточки! Эта мысль вызывала во мне до сих пор незнакомое чувство царственности, если хочешь, Божественного всемогущества. Ты такой же творец, как сам Бог, убеждал я себя, ты все можешь теперь, можешь главное на земле - давать жизнь живому. Голова шла кругом! Я знал, что теперь открываются просто невиданные перспективы, бескрайние возможности для человека и всего человечества: жить долго, жить вечно... Я это твердо знал и пока ни с кем не хотел этим знанием делиться. Даже с Аней.
Вскоре я за собой заметил: я стал избегать, ставших ненавистными для меня, всяких встреч, деловых свиданий, мальчишников и тусовок... Очевидная их пустота меня убивала. Мало-помалу я становился отшельником и стал собирать только клетки тех, кто был мне хоть немножечко интересен.
