Тем не менее со временем каждый из нас достиг каких-то высот. Мы получили звания и должности... Профессора и члены-корреспонденты. Стас стал академиком национальной Академии наук Голландии, а Шут тоже достиг каких-то научных или коммерческих высот. Защитил докторскую по надуванию печени и Ушков... Одним словом, мы стали знамениты, мир нас признал, стал хвалить и холить, за нами гонялись... Кто-то, конечно, хулил и требовал новых подтверждений и доказательств результатов наших исследований. Мир ловил нас в свои сети, мы убегали. И как часто бывает, когда дело сделано и люди насытились славой, став для многих героями и кумирами, мы притишили свой бег по тропам науки и теперь наслаждались славой, рассказывая о своих достижениях.
Нам нравилось путешествовать по миру с лекциями и презентациями своих книг, быть героями телерепортажей и гостями королевских семей.
Шли годы, кто-то умер, кто-то сбежал в Штаты или в Париж... Мне удалось повидать мир и свет, я объелся славословиями...
Вскоре мы разбежались.
Мы, конечно, перезванивались какое-то время, поздравляли друг друга с праздниками и днями рождениями... Как же, как же! Мы ведь были не чужие!
Вера в бессмертие, что бы там ни говорили и как бы к этому ни относились скептики, навсегда овладела нами. Аза и связанные с ней ожидания чуда пропитали насквозь каждую нашу клеточку и переполнили все наши чувства. Даже живя вдалеке друг от друга, духовно мы всегда оставались вместе. Мы были единым живым организмом, синцитием, клетки которого рассеяны по планете, но живут одной жизнью. Так мне, по крайней мере, казалось и хотелось, чтобы было именно так. К тому же, каждый из нас знал: мы обязательно своего добьёмся! Наши стаканы были переполнены ожиданием na4ala na4al. Даже Тина это признала: «Levinesttire - ilfautleboire!» (Вино откупорено - его надо пить! - Лат.)
Мы рассыпались, но не распались. Было нелегко, а новая зима только началась.
- Какая зима? - спрашивает Лена.
- Самая обыкновенная, уже выпал первый снег.
Перед Новым Годом вдруг прошел ливень, улицы превратились в бурлящие реки, а ночью ударил мороз. Я месяца два провалялся с воспалением легких. Были и другие проблемы... И знаешь, как раз в эти самые окаянные дни я вдруг осознал: ничто так не гложет сердце, ничто так не убивает человека - ни поражение, ни проигрыш, ни какой-то там неуспех, ни даже чья-либо смерть - ничто так не опустошает, как разочарование! Разочарование - вот что страшно! Все мы были жутко ра-зо-ча-ро-ва-ны. Жутко!
- Представляю себе! - говорит Лена.
- Признаюсь: я пал духом. Я не жил, а просто терял время.
А в середине мая Жора позвонил и сказал:
- Приезжай...
- И ты поехал? - спрашивает Лена.
Я уже не помню, с каких пор мы с ней перешли на «ты»? С тех самых?
Я приехал в Москву и с Курского вокзала позвонил Жоре.
- Ты где? Приезжай...
Улицы просто кишели людьми. Москва!.. Мне пришлось выискивать лабораторию Жоры где-то на окраине Москвы, в одном из корпусов Института дружбы народов. Новое здание из стекла и бетона сверкало в лучах солнца. Жора встретил меня на крыльце.
- Как нашел? - спросил он вместо приветствия.
Сверкающие стеклянные двери приветливо распахнулись, мы зашли в роскошный светлый вестибюль, пересекли его по диагонали и тут же по крутым ступенькам юркнули вниз, как вскоре оказалось - в преисподнюю ада. Да-да, это были владения ада. Со света ничего нельзя было разглядеть. Я слышал только уверенные шаги Жоры и слепо спешил за ним.
- Здесь осторожненько...
Жора дождался, пока я поравнялся с ним, и, положив на голову свою теплую ладонь, чуть-чуть примял меня к земле. Нужно было сделать поклон, чтобы пройти под какой-то трубой. Глаза постепенно свыкались с темнотой, и я почувствовал себя уверенней. Перед нами был длинный коридор, под сводом которого висели едва различимые тусклые лампочки, вкрученные в голые патроны, и из них густая удушливая темнота выжимала жалкий и, казалось, липкий желтоватый свет. Справа по ходу прохладно серебрились изолированные фольгой длинные теплопроводы, по которым Жора время от времени приветственно похлопывал правой рукой, мол, свои идут, все в порядке. Когда впереди возникала очередная преграда, Жора дожидался меня, а иногда даже брал за руку, чтобы не тратить слов, и вел за собой, как слепого. Мы шли по этим подземным лабиринтам минут пять-семь, а мне показалось - целую вечность. Наконец Жора открыл дверь.
- Заходи...
Это была не баня, но и не храм науки.
- Слушай, - сказал Жора, как только мы вошли, - ты, говорят, скрестил там ужа и ежа и наладил производство колючей проволоки? Гоголь-моголь будешь?
Он нисколечко не изменился: та же суточная небритость на щеках, тот же тихий тембр голоса, та же чарующая улыбка... Даже синяя шерстяная кофта - та же! У меня мелькнула мысль, что она приживилась к Жоре, и он может снять ее только с кожей. Но он стал и немного другим.
- Привет, - сказал я, - ты по-прежнему тяготеешь к подвалам и темноте?
Мы уселись в какие-то старые кресла.
- У тебя, и правда, получилось что-то с генами черепахи? - ответил он вопросом на вопрос. - Мы читали в «Science», что твои мышки прожили в полтора раза дольше, чем обычные, это правда?
- Я же тебе звонил.
- Мало ли...
- Все газеты пестрят... - начал было я.
- Я еще Чехова не всего прочитал, - оборвал меня Жора.
Он нашарил рукой какой-то тумблер на стене и включил несколько мощных ламп. Сразу стало светло, что даже глаза невольно прищурились. Спрятаться было некуда. Жора смотрел на меня своими синими (я надеялся) глазами и улыбался. Я чувствовал себя как на допросе. Мы так и не обменялись рукопожатием.
- Расскажи...
- Выключи, - попросил я.
Он снова щелкнул тумблером, и я облегченно вздохнул.
- На, ешь, - сказал он, и придвинул поближе ко мне мерный цилиндр с кедровыми орешками. - Гоголь-моголь будешь?..
- Я бы съел сейчас жареного цыпленка.
- Цыплята еще только клюют пшено. Что нового?
- Перестань, - сказал я, - ты все знаешь.
Теперь я сидел и осматривался: огромная комната без единого окна, под ногами бетон, стены оштукатурены, в дальнем углу - кабина грузового лифта... Все пространство уставлено огромными деревянными ящиками, некоторые уже разбиты и из них виднеются части сверкающего лабораторного оборудования.
- Слушай, - сказал я, - что это?..
Жора не обратил внимания на мой вопрос.
- Знаю, - сказал он, - но я хотел бы услышать это от тебя.
Я коротко рассказал все, как было: гены кедра, черепахи, бабочки-однодневки... гетерогенный геном, что еще? Я уступал под его натиском, но рассказывал, конечно, не все. Никакой Азы не было и в помине. Не хватало еще и ее сюда приплести. Я темнил? Да нет. Мы же об Азе не напечатали ни строчки. Ни в «Nature», ни в «Science». И было бы ошибкой обличать меня в двоедушии.
- Граба, - поправил меня он, - гены граба...
- А я что сказал?
Он привычно дернул скальпом, и я тотчас узнал нашего Жору.
- При чем тут твои бабочки, мы говорим о шимпанзе.
- Ну да?
Если честно - я запутался в этих экспериментах. Их было столько проведено и с генами дуба, и граба, и какой-то сосны, и черепахи - самые разные комбинации в самых невероятных условиях... И на бабочках, и на мушках, и на мышах, и на крысах... Даже на обезьянах в Сочинском питомнике... Я и правда не помню, какие результаты и где мы опубликовали.
- Не темни, - сказал Жора.
У меня и в мыслях не было что-либо таить от него! Об этом не могло быть и речи! Я был настолько полон признательности и уважения к Жоре, что не мог что-то скрывать от него. Но обо всем рассказывать - не хватило б жизни! Я попытался как-то оправдаться, но он взял меня за руку.
- Да ладно тебе...
Затем он подвел меня к своему модулю.
- Вот смотри. Мы тут побеждаем рак, и скоро он упадет к нашим ногам. Как думаешь, упадет?
Я увидел новенький, с иголочки, шведский дезинтегратор тканей, предназначенный для испытания биологически активных химических соединений.
- Прямо с выставки, - хвастался Жора.
- Ух, ты! - сказал я.
Он взял трубку и стал набивать ее табаком, долго после этого раскуривая. Я не переставал удивляться: Жора никогда не курил трубку! Затем он водил меня от прибора к прибору, рассказывал и рассказывал об открывающихся перед ним возможностях теперь - наконец-то! - обеими руками вцепиться в горло непобедимому раку и душить его, душить...
- А вот наша гордость - модуль с биодатчиками, обыкновенный планктон...
- Планктон?..
- Да, планктон, память которого...
- Память?..
Оказалось, что память какого-то там планктона способна обнаруживать подводные лодки врага. И Жора (это была секретная разработка, спецзаказ военного ведомства) с удовольствием гонялся за ними под волнами мирового океана и обнаруживал, что, видимо, доставляло ему немалое удовольствие.
