Вся программа была поспешно надергана по кусочкам из разных курсов армейских учений; однако Буш долго не мог усмотреть связи между этим отупляющим натаскиванием и его будущей ролью агента-соглядатая. Он отмечал про себя и как бы со стороны, что медленно, но верно деградирует — даже более исправно, чем Бравые Вояки (но этим уже просто некуда было катиться). Но для чего же все это?
Скоро он понял: все это действовало на подсознание. После успешного прохождения курса, подавленное и затравленное, оно куда легче погибнет согласно приказу.
Да нет, чепуха все это, потому что… Потому что не для того их дрессировали, чтобы они мерли по-мушиному. Злоба, которую изо дня в день вкачивал в них сержант Прундель, должна была помочь им переносить испытания, а не умирать. Подсознанию под шумок скармливали опаснейший яд — и никто и не думает это остановить! Там, наверху, похоже, у всех поехала крыша. Но нет: ни при чем здесь генерал Болт и его Режим. Так происходит всегда и повсюду. Люди всю жизнь занимаются самоотравлением, забивая себя, как пустую кладовку, пороками и привычками и вытесняя ими индивидуальность.
Как это всегда бывает с художниками, жизнь Буша прошла в одиночестве. И сейчас он впервые так тесно окружен собратьями-людьми. Ему казалось, что сквозь отверстия-окна в их грудных клетках он глядит вовнутрь. Там что-то шевелилось, волновалось, дышало. Окна запотели, и на затуманенной внутренней поверхности стекол выведена пальцем надпись из дрожащих букв. Это был вопль отчаяния, призыв о помощи; и это доказывало, что разум еще не покинул человечество. Но написанные с той стороны строки бежали в обратном направлении, и Буш тщетно силился разобрать слова.
Буш уже расшифровал было одну из надписей, когда…
Гаркнули имя — он сел в постели.
Гаркнули снова — уснул как убитый!
— Буш, даю вам десять секунд на то, чтобы обдумать ответ.
Некто краснолицый Стенхоуп — кажется капитан — стоял у доски и вращал глазами на Буша. Весь взвод тоже вылупился на него как один, а Вояки нехорошо хихикали и пихали друг друга локтями.
— Морить клопов, — услужливо шепнул кто-то сбоку.
— Морить клопов, сэр! — отчеканил Буш, вытянувшись в струнку.
Взвод так и повалился со скамей, схватившись за животы. Вояки истерично гоготали, колотя по полу пудовыми сапожищами.
Стенхоуп оглушительно рявкнул — и порядок вскоре восстановился.
— Буш, я спрашивал вас, для чего мы употребляем морковь. Вы корчили из себя шута. После занятий я с вами разберусь.
Буш послал ему в спину взгляд, исполненный презрения.
Он промаршировал от галерки к кафедре, когда после занятий его товарищи понуро вытекали из класса, и встал, ожидая, пока лектор-офицер удостоит его внимания.
— Вы развлекали аудиторию за мой счет.
— Ни в коем случае, сэр. Я просто спал.
— Спал?! То есть вы хотите сказать, что спали, пока говорил я?!
— Я измотан до чертиков, сэр. Этот курс так и напичкан беготней.
— Чем вы занимались до Революции?
— Я художник, сэр. Делал группажи и тому подобное.
— А… Так как вас зовут?
— Буш, сэр.
— Это я знаю. Ваше полное имя.
— Эдвард Буш.
— Ну, тогда я видел ваши работы. — Стенхоуп, казалось, слегка смягчился. — Я сам был архитектором до того, как нужда в архитектуре отпала. Право слово, я восхищался некоторыми из ваших работ — особенно той, что на юго-западной Стартовой Станции. Кое-что явилось для меня настоящим откровением. У меня даже есть — то есть был — ваш каталог… В общем, я счастлив познакомиться с вами, даже в таком окружении и обстановке. Ведь вы, я слышал, опытнейший Странник?
— Да, я давно этим занимаюсь.
— О Господи, а здесь-то вы почему? Ведь вы — поверенный самого Уинлока!
— Как раз поэтому я и здесь, вероятно…
— Да… правда. Я и забыл. Что вы там себе думаете о конфликте Силверстона и Уинлока? Разве не кажется вам, что многие идеи Силверстона очень здравы, хотя и необычны?
— Я не знаю, сэр. Не знаю.
Стенхоуп улыбнулся:
— Здесь больше никого нет; со мной вы можете быть откровенны. Ведь правда, не дело это — ну то, что Режим преследует Силверстона? Как вы думаете?
— Я уже говорил вам, сэр: вы составили весьма основательный курс. Я не могу думать больше. И своих суждений у меня не осталось.
— Но у вас, у художника, в таком деле должны быть весьма определенные суждения!
— Нет, никак нет, сэр! Волдыри на руках и мозоли на ногах, и никаких суждений.
Стенхоуп рывком встал:
— Вы свободны, Буш. И учтите: еще раз замечу, что вы спите на моих лекциях, — разделаю под орех!
Буш зашагал прочь с каменным лицом. Но только он вышел за порог, как это выражение сменилось злорадным и самодовольным. Нет, шалишь: голыми руками меня взять не так-то просто!
Однако мысль о том, что Режим преследует Силверстона, все не шла у него из головы. Это было действительно похоже на правду. Зачем только, интересно, им понадобилось его суждение об этом?
Прошло еще две недели, прежде чем он получил ответ на свой вопрос. И эти недели, как и предыдущие дни, были заполнены бессмысленной стрельбой, беготней и козырянием. Но наконец взвод впитал последний поток словоблудия на последней лекции, поразил последнюю мишень, пырнул ножом последнее соломенное чучело, пробежал последнюю милю. Они бодро промаршировали заключительные испытания, за которыми последовали личные собеседования с каждым. Так и Буш вскоре очутился в лекционном бараке, с глазу на глаз с лысым, как бильярдный шар, капитаном Хауэсом и капитаном Стенхоупом.
— Присядьте, — начал Стенхоуп. — Мы немного поспрашиваем вас — проверим ваши знания, а заодно и быстроту реакции. Итак, что неверно в утверждении:
Мир первозданный, тьмой окутан,
был скован вечной ночи сном.
Сказал Господь: «Да будет Ньютон!» —
и осветилось все кругом.
— Это точная цитата — из кого? — из Поупа, наверное. Да, так. Но утверждение неверно целиком: Бога нет, а Ньютон осветил куда меньше, чем вообразило его поколение.
— Что вы думаете о противостоянии Уинлок — Силверстон?
— Я ничего не думаю, сэр. Я не знаю.
— Что неверно во фразе: «Власти продолжают несправедливые гонения Силверстона»?
— «Гонения на».
— А еще? — Стенхоуп насупился.
— Еще? Не понимаю.
— Быть такого не может!
— Что за власти, сэр, что за Силверстон? Я ничего не понимаю.
— Вопрос следующий… — И они погнали Буша по лабиринтам подобной чепухи, чередуясь с вопросами. Но и у этой трагикомедии оказался какой-никакой конец.
