Через час он встал, потянулся и, выйдя из кабинета, пошёл по влажной траве к озеру. Луна показалась снова. Некоторое время он смотрел на её отражение в воде, а затем взглянул на окно Ньютона и тихо произнёс вслух вопрос, который созрел в его голове двадцать минут тому назад:
— Кем же надо быть, чтобы оперировать логарифмами по основанию двенадцать?
Но огонёк в окне Ньютона, гораздо более тусклый, чем луна, светил безучастно, а вода у ног Брайса нежно омывала берег в едва различимом, бессмысленном ритме, приглушённом, убаюкивающем и старом, как мир.
Осенью горы вокруг озера окрасились в красный, жёлтый, рыжий и коричневый. Вода под холодным небом стала совсем синей, и деревья, покрывавшие горы, отражались в ней цветными пятнами. Когда дул ветер, гоня перед собой рябь, по воде пробегали жёлтые и красные искры, и падали листья.
Брайс, часто уходивший с головой в свои мысли, временами выглядывал из дверей лаборатории и смотрел поверх воды на горы и на дом, в котором жил Т. Дж. Ньютон. Дом находился более чем в миле от выстроенных полумесяцем алюминиевых и фанерных построек, к которым относилась и лаборатория. В солнечные дни по другую сторону этой дуги сиял полированный корпус Штуковины — Проекта, Транспорта — как его ни назови. Порой вид серебристого монолита заставлял Брайса испытывать нечто похожее на гордость, временами он казался просто нелепым, словно иллюстрация к детской книжке про космос, а иногда он пугал его. Встав в дверном проёме и глядя на дальний необитаемый берег, Брайс мог наблюдать своеобразный контраст между сооружениями на разных концах панорамы, на который он и раньше часто обращал внимание. По правую руку — старый викторианский особняк с эркерами, белой облицовкой, и тремя портиками с огромными бессмысленными колоннами — воплощённая спесь; дом, построенный в дурном тяжеловесном вкусе каким-то безвестным, давно почившим табачным, угольным или лесным магнатом более ста лет тому назад. А по левую руку — самое строгое и футуристическое из всех сооружений — космический корабль. Космический корабль, стоящий посреди кентуккийского пастбища, в окружении осенних гор, и принадлежащий человеку, который предпочитает жить в особняке с пьяной экономкой, секретарём-французом, попугаями, картинами и кошками. Между кораблём и домом была вода, были горы, был сам Брайс, и было небо.
В одно ноябрьское утро, когда один из ассистентов своей юношеской серьёзностью довёл его до очередного приступа безысходного разочарования в научной работе и во всех этих «молодых учёных», Брайс подошёл к дверному проёму и несколько минут разглядывал знакомый пейзаж. Неожиданно он решил прогуляться. Ему ещё никогда не приходило в голову обойти вокруг озера. Так почему бы не сейчас?
Снаружи было холодно, и Брайс подумал было, что нужно вернуться в лабораторию за курткой. Но солнце мягко пригревало, как это бывает ноябрьским утром, и у самой воды, куда не падала тень, было достаточно тепло. Он пошёл в направлении особняка, прочь от строительной площадки и корабля. На нём была полинялая клетчатая шерстяная рубашка — десятилетней давности подарок его покойной жены. Пройдя с милю, он согрелся настолько, что ткань стала покалывать руки, и ему пришлось закатать рукава до локтей. Его предплечья, тонкие, белые и покрытые волосками, казались на солнце ужасно бледными — словно руки очень старого человека. Под ногами была галька и, порой, невысокая трава. По пути он увидел несколько белок и кролика. Один раз на озере прыгнула рыба. Брайс миновал пару строений и что-то вроде мастерской металлообработки. Какие-то люди махали ему. Один из них окликнул Брайса по имени, но Брайс не узнал его. Улыбнувшись и помахав в ответ, он замедлил шаг и позволил своим мыслям блуждать без цели. Один раз он остановился и попытался запускать плоские камешки по воде, и ему удалось заставить один из них совершить единственный прыжок. Все остальные входили в воду под неправильным углом и сразу тонули. Почувствовав себя глупо, Брайс покачал головой. Высоко в небе беззвучно пролетела стайка птиц. Брайс пошёл дальше.
Незадолго до полудня он прошёл мимо дома Ньютона. Дом казался запертым и безмолвным. Между ним и кромкой воды было несколько сотен футов. Брайс посмотрел на верхний эркер, но не смог разглядеть ничего, кроме отражающегося в стекле неба. Когда солнце поднялось настолько высоко, насколько было возможно в это время года, Брайс уже добрался до дальнего края озера и шёл вдоль необитаемого берега. Щетинистая трава и сорняки стали расти гуще. Здесь были кусты, и золотарник, и несколько гнилых брёвен. В какой-то миг он подумал о змеях, которых не любил, но отогнал эту мысль. Потом он увидел ящерицу, неподвижно сидящую на камне, — глаза у неё были словно стеклянные. Брайс почувствовал голод и стал лениво размышлять, что будет с этим делать. Устав, он присел на бревно, лежащее у воды, расстегнул рубашку, отёр шею носовым платком и стал смотреть на воду. На мгновение он почувствовал себя словно Генри Торо[30] и усмехнулся собственным мыслям. «Большинство людей проводят жизнь в тихом отчаянии[31]. Брайс оглянулся на дом, полускрытый за деревьями, и увидел в отдалении человека, который шёл в его сторону. Щурясь от яркого света, Брайс несколько секунд разглядывал его и постепенно узнал в идущем Ньютона. Брайс упёр локти в колени и стал взволнованно ждать, когда он подойдёт.
Ньютон нёс на сгибе локтя маленькую корзинку. На нём была белая рубашка с короткими рукавами и широкие светло-серые брюки. Он шёл медленно, держась прямо, при этом двигаясь с лёгкой грацией. Было что-то необъяснимо странное в его походке. Это напомнило Брайсу о том, как он впервые повстречал гомосексуалиста — давно, когда он ещё был слишком юн, чтобы знать, кто это такие. Ньютон шёл не так, как тот человек, но он шёл как никто другой — легко и в то же время тяжело.
Когда Ньютон подошёл достаточно близко, чтобы быть услышанным, он произнёс:
— Я принёс немного сыра и вина.
На нём были тёмные очки.
— Отлично. — Брайс поднялся. — Вы видели, как я проходил мимо дома?
— Да. — Ньютон сел на другой конец бревна — длинного, полукруглого в сечении, и поставил корзинку у ног. Достав из неё бутылку вина и штопор, он протянул их Брайсу. — Откроете?
— Попытаюсь. — Брайс взял бутылку, заметив при этом, что руки у Ньютона такие же худые и бледные, как у него — только без волос. Пальцы у него были длинные и тонкие, с самыми маленькими суставами, какие Брайс только видел. Когда Ньютон передавал вино, его руки слегка дрожали.
