— Знаете, Генрих, я подумал, а стоит ли ввозить их в рейх? Может быть, нужно решать вопрос прямо на месте? С польскими евреями надо решать вопрос в Польше, с венгерскими — в Венгрии. Вы ведь знаете, как чувствителен и сентиментален немецкий обыватель, ему может не понравиться происходящее. Зачем ранить душу немецкого бюргера? Пусть евреи идут в небеса с родной земли, где они верили в рай и ад.
Гиммлер сделал торопливую пометку в блокноте.
— Я понял вашу мысль, мой фюрер!
— Я знал лишь одного порядочного еврея, — задумчиво заметил Гитлер, наливая в стакан висбаденскую минеральную воду. — И о том мне известно со слов Дитриха Эккарта.
— И кого он считает порядочным евреем? — удивился Гиммлер.
— Отто Вейнингера, — сказал фюрер, принимаясь мелкими глотками пить воду. — Закончив книгу «Пол и характер», он осознал, что еврей живет за счет других наций, и покончил с собой.
— Да, это мужественный поступок, — согласился Гиммлер. — Я думаю, что он правильно поступил, избавив моих людей от излишней работы.
Кстати, о людях! Я познакомился с чешской уголовной полицией. Великолепный человеческий материал! Таким место в СС, мой фюрер!
— Гитлер вновь наполнил стакан. Казалось, он пропустил слова своего начальника тайной полиции мимо ушей.
— Странно, — сказал он. — Меня с утра мучит жажда. А насчет Вейнингера… Знаешь, Генрих, я давно пришел к выводу, что не следует так уж высоко ценить жизнь каждого живого существа. Если эта жизнь необходима природе, она не погибнет. Муха откладывает миллионы яиц. Все ее личинки гибнут, но — мухи остаются. С людьми происходит то же самое, и я согласен с Дарвином — в природе выживают сильнейшие особи. Евреи — слабы духом, их кровь уже не может родить субстанции, из которой родится мысль. Следовательно, они тормозят развитие более сильной нации.
— Вы совершенно правы, — вежливо сказал Гиммлер.
Выждав, он осторожно осведомился: — Я вам еще необходим, мой фюрер?
Фюрер поднялся, мягко прошелся по комнате, сжав пальцы рук перед собой. Постояв у окна, он с доброй улыбкой повернулся к Гиммлеру.
— О делах в рейхе мне доложит Гесс, — сказал Гитлер. — Можете заниматься своими делами, Генрих. Я еще должен выгулять Мека и Блонди. Удивительные собаки, Генрих, они признают только меня, своего хозяина. И еще, пожалуй, Еву…
Гиммлер поднялся.
— Неудивительно, что Мек признает именно вас, мой фюрер, — сказал он. — Хозяином вас признает вся Германия. Придет время, и признает весь остальной мир.
Гитлер засмеялся и поставил на стол пустой стакан.
— Идите, Генрих, идите, — сказал он, весело ухмыляясь. — = У рейхсфюрера СС очень много работы, а лизнуть меня в зад найдется много и менее занятых людей.
На Принцальбрехтштрассе дорога была перекрыта, велись подземные работы. Рейхсфюрер СС нетерпеливо заерзал по коже сиденья, с досадой человека, не привыкшего тратить время даром, он подумал, что было бы очень хорошо, если бы соответствующие службы придумали телефон, который можно было бы устанавливать прямо в машине. Тогда можно было бы спокойно поднять трубку и попросить фройляйн телефонистку соединить рейхсфюрера с оберштурмбан-фюрером СС Эйхманом, чтобы выяснить, для каких нужд ему понадобился ливанский кедр, да еще так срочно, что он лично обратился в итальянское посольство к дипломату и родственнику дуче графу Чиано.
Важно всегда иметь перед собой конечную цель. Вы должны быть особенно упорными в достижении своей цели. Тем более гибкими могут быть ваши методы достижения этой цели. Выбор методов предоставляется на усмотрение каждого из вас, если нет общих подходящих указаний в форме директив.
Упорство в достижении целей, максимальная гибкость в выборе методов. Поэтому вы не должны быть особенно строгими к ошибкам ваших подчиненных, а должны постоянно направлять их на путь достижения цели…
Ставьте себе высокие, кажущиеся даже недостижимыми цели, с тем чтобы фактически достигнутое всегда казалось частичным. Никогда не пресыщайтесь достигнутым, а всегда оставайтесь революционерами.
«Двадцать заповедей поведения немцев на Востоке». Директива от 1 июня 1941 года
Глава шестая
НАЧИНКА ДЛЯ ГОЛГОФЫ
Он был худ, рыжеволос и бородат.
В редкие свободные минуты он углублялся в себя, думал о чем-то и улыбался своим мыслям. Даже придирки конвоиров, которые после гибели вахмистра Бекста были более сдержанными в своих поступках и желаниях, даже их злые окрики не могли вывести этого странного человека из состояния внутреннего равновесия. Спокойствие и сдержанность — вот стороны монеты, которую он постоянно держал в кармане своей души.
Азеф наблюдал за ним со стороны.
Человеку было немногим более тридцати, он не отличался особой властностью, но, странное дело, люди прислушивались к его спокойному негромкому голосу, когда вечерами он начинал говорить, в бараке, где беспокойными волнами ходил людской гомон, наступала внимательная тишина.
— Сказано было, — сказал этот странный человек, присаживаясь среди других и нервно потирая длинные сухие пальцы, которые, казалось, жили отдельной самостоятельной жизнью, — остерегайтесь людей: ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах своих будут бить вас и поведут вас к правителям и царям…
— Не в судилища они нас отдают! — зло сказал невысокий черноволосый крепыш, ртутно-подвижный, он не мог оставаться на месте и все мерил пространство от грубых нар со скудными человеческими пожитками до зарешеченного окна, из которого влажными глазами звезд смотрели тоскливые небеса. — Они нас без суда и следствия убивают, детей, сволочи, не щадят. Нужны мы их правителям, как же! Слышали, что они поют? Сегодня им принадлежит Германия, завтра будет принадлежать весь мир!
Чем покорнее мы ждем смерти, тем быстрее она нас настигнет и тем злее будет. Подставь им щеку, они тебе голову снесут!
Рыжеволосый человек поднял на него внимательный взгляд.
— Успокойся, Андрей, — сказал он. — Это предопределено, люди уходят, а народ пребывает в вечности.
— А я не хочу уходить! Не время еще уходить, — возразил крепыш. — И потом, если уходят люди, не значит ли это, что скудеет народ, который эти люди составляют? Что останется от народа, если станут сжигать на кострах его представителей?
— В нашей ситуации можно сделать лишь одно, — мягко возразил собеседник. — Мы должны молиться и верить в небесную справедливость.
