ХVІІ. На море
Вместо двух-трех недель, постройка лодки с конопаткой и осмолкой затянулась более, чем на два месяца. Но зато, когда она была кончена и, перенесенная при помощи Гиппогрифа на озеро, закачалась на его волнах так стройно и солидно, сердце Андрея Ивановича прониклось весьма понятным чувством гордости. Против ожидания, несмотря на свою величину, лодка оказалась довольно легкой, прекрасно слушалась руля и отлично ходила под парусами. На озере, конечно, ей негде было разгуляться, но перенести ее на риф Андрей Иванович пока не решался, так как все время стояла слишком ветреная погода. Он поневоле должен был довольствоваться маневрами на озере и это принесло ему пользу в том отношении, что, не рискуя ни малейшей опасностью, он научился довольно хорошо управлять своей лодкой.
Наконец, однажды вечером солнце закатилось на совершенно ясном горизонте. На небе не было тех красных перистых полос, которые, обыкновенно на закате солнца, легкими пучками тянулись поперек неба, предвещая на завтра ветреный или даже бурный день. В этот вечер Андрей Иванович с особенным вниманием осмотрел свою лодку, оглядел оснастку, весла, руль, затем отправился в верхнюю башню и также внимательно осмотрел Гиппогриф. Найдя все в порядке, он улегся пораньше спать, заранее предвкушая удовольствие своей первой самостоятельной поездки по морю.
На другой день он проснулся рано. Утро было тихое и ясное. Листья на деревьях как будто замерли в совершенно неподвижном воздухе. Только одни птички, весело чирикая, носились над вершинами деревьев, да звенящее облако насекомых как будто плыло над самым озером, точно смотрясь в его зеркальную поверхность, под которой его сторожили уже неутомимые, стрелки-охотники, жельмоны. Флаг на мачте висел неподвижно и будто жалел, что его владельцу не придется сегодня развернуть паруса и попробовать свою лодку на океане.
"Ну, что же? Не беда!" — утешал себя Андрей Иванович. "Напротив, это даже лучше, что мне придется спустить свою лодку на море в такую тихую погоду. Пока что, я отыщу для нее удобную бухточку, защищенную от ветров, а там, к полудню, еще посмотрим, что будет: тихое утро еще не обусловливает непременно безветренного дня".
Андрей Иванович снял мачту и уложив, весь такелаж на дно лодки, отправился за Гиппогрифом. Чрез несколько времени, легкий и красивый, нисколько не пострадавший от своего продолжительного заключения в башне, он гордо плыл над поверхностью озера, почти скользя по воде своей ивовою лодочкой. Как в зеркале, отражались в воде его разноцветные полотнища, опутанные частой сетью веревок, его могучий винт, плавно вертевшийся в неподвижном воздухе, и руль, управлявший полетом: казалось, два аэростата плыли один над другим, стремясь своими шарами в противоположные стороны — один к небу, опрокинувшемуся над озером, другой к такому же небу, но только скрывшемуся в его зеркальной глубине.
Остановив аэростат над центром лодки, Андрей Иванович обвязал всю ее веревками и, тщательно прикрепив к аэростату, дал ему ход, и могучее чудовище плавно поднялось над озером, держа в своих когтях огромную лодку. Поднимаясь все выше и выше, оно полетело над пальмами, над вершинами гигантских смоковниц, над зарослями перепутавшихся лимоний, промелькнуло над узкой каменистой грядой прибрежных скал и точно повисло над застывшим, как стекло, океаном.
Андрей Иванович зорко осматривал с высоты широкие полосы рифов, тянувшиеся в разных направлениях, как причудливые морщины на гладкой поверхности океана. Казалось, сегодня они изменили несколько свою обычную физиономию: у них не доставало вечной белой каймы пенистого прибоя, окружавшей их берега множеством опасных бурунов.
Неподалеку от рифа, впервые приютившего Андрея Ивановича в этом уголке мира, в виду острова Опасного, виднелось начинавшееся кольцо небольшого атолла с глубокой внутренней лагуной. Найдя, что эта лагуна может служить удобным помещением для его лодки, Андрей Иванович спустился почти к самой поверхности воды и одну за другой осторожно отвязал веревки, прикреплявшие лодку к Гиппогрифу. Через полчаса Гиппогриф, освобожденный от своей ноши, легкой птицей взвился над океаном, а посередине лагуны тихо закачалась лодка, впервые знакомясь со стихией, в которой отныне ей предстояло действовать. Андрей Иванович спустился еще раз, подвел лодку к берегу и, уравновесив аэростат, вышел на жесткую поверхность рифа.
Стоя на твердой известковой почве рифа, Андрей Иванович тщетно отыскивал глазами какой-нибудь предмет, к которому он мог бы прикрепить свой Гиппогриф. Но поверхность рифа оказалась настолько ровной, что зацепить якорь или привязать веревку Гиппогрифа было не за что. Оставалось привязать его к лодке. Это, конечно, затруднило бы ее движения, но так как другого выбора не представлялось, то пришлось прибегнуть к этому средству. Андрей Иванович крепко привязал веревку якоря к корме лодки, таким образом, что Гиппогриф балансировал над лагуной на высоте от тридцати пяти до сорока футов, затем он поставил мачту, вложил весла в уключины и, огребаясь то тем, то другим, то обоими вместе, выбрался из лагуны чрез один из каналов, которыми было прорезано кольцо атолла.
В воздухе было тихо по-прежнему, концы повисшего флюгера едва шевелились и то благодаря движению лодки: океан, как прежде, был гладок, точно зеркальное стекло. По-видимому предстояло все время работать веслами, оставив бесполезный парус праздно лежать на дне лодки. Андрей Иванович тихо обогнул риф и выехал в открытое море. Лодка шла довольно легко на веслах, увлекая за собой привязанный аэростат. Становилось все жарче и жарче. Андрей Иванович обливался потом, но не бросал весел. Ему нравилось плыть таким образом, затерянным со своей маленькой лодкой в этом безграничном голубом пространстве: было весело и жутко, оглядываясь по сторонам, видеть только воду и небо. Уже остров Опасный остался далеко позади. Его обрывистые берега синели в голубоватом тумане и, становясь все ниже и ниже, точно прятались в море.
Наконец Андрей Иванович почувствовал усталость и сложил весла. Лодка тихо покачивалась на воде, подвигаясь в силу инерции по-прежнему направлению. Андрей Иванович откинулся на спину, закинул за голову руки, вытянул ноги и весь отдался dolce far niente[6]. Он долго смотрел сквозь прижмуренные ресницы в высокое синее небо, потом, ослепленный его сиянием, он перевел глаза на бесконечную равнину моря. сливавшуюся с небом в голубом тумане горизонта. Грудь его свободно и глубоко вдыхала живительный морской воздух, пропитанный мельчайшими частицами соляных испарений. Блуждая глазами по голубой поверхности моря, он перегибался порою через борт лодки и пристально вглядывался в прозрачную глубину океана, точно желая проникнуть в его сокровенные тайны. Но море ревниво хранило свои секреты и, хотя миллиарды живых существ кишели на самой поверхности воды, в каких-нибудь двух футах расстояния, глаз наблюдателя не мог уловить и одного из них, — до того было прозрачно их тело. Наскучив бесполезно всматриваться в безжизненную, как ему казалось, глубину, Андрей Иванович снова откидывался на спину и погружался в прежнее полудремотное состояние.
