Полицейские поверхностно все осмотрели — лишь бы отвязаться — и нагло заявили мне, что скорее всего я это сделал сам.
— Зачем?! — спросил я инспектора, их начальника.
— О–о, — ответил он, ухмыляясь, — чтобы отвести от себя подозрение, например.
Никого так и не арестовали, хотя на каком–то этапе полиция признавала, что им известно, кто это сделал и где находятся пропавшие вещи. Зато мне совершенно недвусмысленно дали понять: с одной стороны, похищенное не вернут, а с другой стороны, меня и не арестуют. Очевидно, они не нашли ничего такого, что можно было бы поставить мне в вину.
Это происшествие оставило глубокий след в моей жизни. Я осознал, как далеко зашло бесчинство властей и как быстро забылись при Фримонте наши конституционные права и свободы. О взломе и наглом грабеже я рассказывал всем, кому только мог, однако очень скоро понял, что большинство людей не желают ничего знать, даже либералы–антимилитаристы. Я видел лишь безразличие или страх, а некоторые, подобно полиции, намекали, что я сделал это сам, чтобы «отвести подозрения» — в чем, они не говорили.
Ближе всех к сердцу принял случившееся Николас. Однако он был уверен, что я пострадал из–за него. Ему казалось, что именно он послужил причиной налета.
— Они хотели установить, не собираешься ли ты писать обо мне. Ты ведь можешь выставить их на всеобщее обозрение, изобразив в каком–нибудь научно–фантастическом произведении. Миллионы людей прочитают твою книгу, и секрет выйдет наружу.
— Какой секрет?
— Ну то, что я являюсь представителем внеземного разума.
— Честно говоря, я думаю, что они интересовались мной — именно в мой дом они вломились, мои бумаги прочитали или украли.
— Хотели узнать, не сформировали ли мы организацию.
— Хотели узнать, с кем я общаюсь, — указал я. — А также к каким организациям я принадлежу и кому плачу взносы или оказываю иную финансовую поддержку. Вот почему они забрали все непринятые чеки, накопившиеся за многие годы. Вряд ли они догадываются о твоих снах и вообще о тебе.
— А ты обо мне пишешь? — спросил Николас.
— Нет.
— Главное, не называй мое имя. Мне надо думать о своей безопасности.
— Боже, — сердито воскликнул я, — да сейчас никто не может считать себя в безопасности, когда полным ходом идет операция «Обследование» и повсюду шныряют прыщавые «дановцы»! Мы все окажемся в небрасковских лагерях, и ты прекрасно это знаешь, черт возьми! Как ты надеешься остаться в стороне, Ник? Посмотри, годами я делал заметки для будущих книг, а их забрали. Да меня просто уничтожили! И теперь, стоит мне написать пару страниц, я боюсь, что, вернувшись из магазина домой, я их не найду. Нет никакой безопасности! Никакой и ни для кого!
— Думаешь, так и к другим вламываются? — спросил Николас.
— Наверняка.
— А в газетах ничего не пишут.
Я ответил ему долгим взглядом.
— Ну, наверное, о подобных фактах умалчивают, — наконец пробормотал Николас.
— Вот уж действительно. Я, к примеру, фигурирую в недельном списке краж по округу. «18 ноября поступило заявление от Филиппа К. Дика из Пласентии о краже у него радиоаппаратуры общей стоимостью шестьсот долларов». Никакого упоминания о перерытых архивах, уничтоженных записях, украденных чеках. Как будто самая обыкновенная наркота шарила по дому в поисках чего–нибудь на продажу. Никакого упоминания о том, что стена возле шкафчика с архивами почернела от взрыва. Никакого упоминания о груде мокрых тряпок и одеял, которыми обернули шкафчик, когда подрывали взрывпакет; там получается такая температура, что…
— Слушай, а ты немало обо всем этом знаешь, — заметил Николас.
— Интересовался, — коротко ответил я.
— Главное, чтобы были в безопасности мои четыреста страниц наблюдений, — сказал Николас. — Наверное, стоит отнести их в банк и положить там в сейф.
— Сны подрывного характера, — прокомментировал я.
— Это не сны.
— Полиция по разоблачению снов. Борется с распространением вредоносных снов.
— А ты уверен, что в твой дом вломилась полиция? — спросил Николас. — Может, это какая–нибудь группа частных лиц, злых на тебя из–за твоих пронаркоманских взглядов?
— У меня никогда не было никаких «пронаркоманских» взглядов, — раздраженно ответил я. — Я порой пишу о наркотиках и их употреблении, но это не значит, что я за наркоманов; все равно что назвать авторов детективов преступниками.
— В твоих книгах очень трудно разобраться. Их можно запросто неверно истолковать, особенно после того, что написал о тебе Харлан Эллисон. Твои книги такие… Ну, со сдвигом.
— Пожалуй, — кивнул я.
— Знаешь, Фил, ты пишешь самые странные книги во всех Соединенных Штатах, — продолжал Николас. — Книги о разных там сумасшедших и наркоманах, о выродках и чудилах всех мастей… впрочем, и мастей–то таких нет. Не мудрено, что власти в толк не возьмут, откуда ты берешь подобные персонажи. Я хочу сказать, твои главные герои, не найдя себе места в жизни, всегда за бортом общества…
— Et tu, Николас! — в ярости вскричал я.
— Извини, Фил… Послушай, а нельзя писать про нормальных людей, как делают другие авторы? Про нормальных людей с нормальными интересами, которые живут нормальной жизнью. А у тебя откроешь книгу — а там какой–нибудь неудачник на всеми презираемой низкооплачиваемой работе балуется наркотиками, подружка у него лежит в психлечебнице, но он все равно ее любит…
— Ладно! — не выдержал я. — Мне известно, что в мой дом вломились власти, потому что они вывезли моих соседей. С тыльной стороны двора живет негритянская семья, у них только детей человек десять, так что кто–нибудь постоянно на месте. А в ночь взлома их дом стоял совершенно пустой, я обратил внимание, и оставался пустым всю неделю. Ко мне забрались через задние окна и двери. Обычные взломщики не эвакуируют целый дом соседей. Это были власти.
— В покое тебя не оставят, Фил, — сказал Николас. — Может, они хотели посмотреть, о чем ты сейчас пишешь. А между прочим, о чем ты сейчас пишешь?
— Не о тебе, это уж точно.
— Они нашли рукопись?
— Рукопись последнего романа лежит в сейфе у моего адвоката. Я положил ее туда за месяц до происшествия.
— А о чем роман?
— О том, как по образцу советского ГУЛАГа у нас создали полицейское государство, — немного помолчав, ответил я. — Полицейско–рабовладельческое. Роман называется «Пролейтесь слезы».
— А чего это ты отнес рукопись адвокату?
— Ну… черт побери, знаешь, Ник, по правде говоря, мне приснился сон.
