— А чего это ты отнес рукопись адвокату?
— Ну… черт побери, знаешь, Ник, по правде говоря, мне приснился сон.
Николас не зря опасался, что им заинтересуются «дановцы». Вскоре после того нашего разговора, когда он сидел за столом в своем кабинете «Новой музыки», ему нанесли визит два агента «Друзей американского народа». Средних лет, плотного сложения, оба могли похвастаться толстыми красными шеями и новомодными костюмами из полиэстера; свои портфели они положили на стол между собой и Николасом. Николас тут же вспомнил двух агентов ФБР, которые пришли к нему много лет назад. Тогда его охватили одновременно ярость и страх; сейчас ярости не было.
— Что, мы выпускаем слишком много песен протеста? — спросил Николас. Мелькнула мысль: можно доказать, что отвечает за это не он, а руководитель отдела исполнителей и репертуара Хьюго Венц.
Ответил более крупный из агентов:
— Напротив, ваша компания у нас на хорошем счету — по крайней мере по сравнению с общим положением дел в области звукозаписи.
— Да, — вставил второй агент, — понимаете, мистер Брейди, несмотря на сотрудничество крупных сетей и основных независимых станций, сейчас записывается так много коммунистических исполнителей и крутят так много песен протеста…
Николас знал, что радиостанции отнюдь не увлекаются песнями протеста; именно поэтому «Новая музыка» их не записывала. Бесполезно — ни один диск–жокей не будет их ставить. Дело здесь было не в принципе — их не имело смысла записывать по экономическим соображениям.
— В силу своей работы, мистер Брейди, — сказал первый агент, — вы общаетесь с многими исполнителями и группами, которые не привлекают интереса вашей фирмы, верно? Наверное, на каждого, с кем вы подписываете контракт, приходится иметь дело с сотней, кому вы отказываете.
Николас кивнул.
— Известно нам, и какую зарплату вы здесь получаете, — продолжал агент, — а также то, что у вас растет сын и вам надо очень серьезно заняться его зубами. Известно, что вы в долгах, что хотели бы перебраться из квартиры в собственный дом, что Рэйчел требует устроить Джонни в специальную дорогую школу из–за его заикания, в противном случае грозит от вас уйти… Я прав? Желая помочь вам найти решение, мы обсудили все это с нашим непосредственным руководством и вот к какому мнению пришли: если вы будете предоставлять нам тексты песен всех исполнителей, которые в разговоре с вами проявят прокоммунистические настроения, мы обещаем платить ровнехонько по сто долларов за каждого. По нашим оценкам, таким образом вы увеличите свою зарплату до двух тысяч в месяц, причем прибавок свободен от налогообложения — налоговая инспекция ничего знать не будет. Конечно, решение, какие исполнители из тех, о ком вы сообщили, настроены прокоммунистически, выносим мы, но даже если мы будем принимать только половину присылаемых вами текстов, вы сумеете заработать приблизительно…
— И мы гарантируем, — вмешался второй агент, — что это соглашение останется строго между нами. Никто — ни в «Новой музыке», ни где–нибудь еще — о нем не узнает. Вы получите кодовое имя, и во всех документах, даже в платежных ведомостях, будет фигурировать только оно.
— Но если мы отказываем этим исполнителям, не записываем их музыку, — спросил Николас, — какой вред они могут принести?
— Возьмут да и изменят слова, — ответил более крупный из агентов. — Тогда в песнях не будет ничего прокоммунистического, и их могут взять в каком–нибудь другом месте.
— Но если текст не является подрывным и не наносит урона моральному здоровью общества, зачем тогда вам заниматься такими исполнителями?
— Добившись успеха, они снова могут внести в свои песни вредоносную струю. А справиться с ними к тому времени будет гораздо труднее — понимаете, они станут известны. Именно поэтому мы не ограничиваемся проверкой лишь тех, кого записывают; нам нужно знать имена и остальных.
— Некоторым образом они даже более опасны, — добавил второй агент.
Вечером Николас рассказал мне о беседе с двумя правительственными агентами. Он злился, злился и дрожал.
— Ты согласишься? — спросил я.
— Нет, конечно, — ответил Николас. — Знаешь, мне не верится, что власти всерьез интересуются музыкантами–неудачниками. На самом деле они проверяют мою лояльность. Визит «дановцев» — хитрый трюк. Очевидно, на меня в Вашингтоне завели досье.
— Досье есть на каждого, — заметил я.
— Если они знают о неправильном прикусе Джонни и о том, что говорит мне Рэйчел, то, безусловно, знают и о моих контактах с ВАЛИСом. Лучше, пожалуй, сжечь мои записки.
— Любопытно, каким может быть досье на ВАЛИС? — вслух подумал я. — Досье на превосходящий нас разум из иной звездной системы…
— Через меня они выйдут на него, — сказал Николас.
— ВАЛИС тебя защитит, — успокоил я.
— Значит, думаешь, мне не стоит соглашаться?
— Конечно, нет! — изумленно воскликнул я.
— Но если я откажусь с ними сотрудничать, меня обвинят в нелояльности. Это они и вынюхивают — подтверждение нелояльности.
— К черту их, — заявил я. — Все равно нет.
— Тогда они все поймут. И я окажусь в Небраске.
— Выходит, так или иначе они тебя поимели.
— Ну, — кивнул Николас. — Причем с тех пор как ко мне в пятидесятых заявились два агента ФБР. Я знал, что рано или поздно они займутся моим сомнительным — с их точки зрения — прошлым. Теми днями в Беркли — причиной моего ухода из университета.
— Ты сломал винтовку.
— Я вывел ее из строя. Я уже тогда выступал против войны, раньше всех. Неудивительно, что за меня взялись ищейки Фримонта — им стоило только заглянуть в досье. Меня вычислили компьютеры — первого антивоенного активиста в Америке. А теперь остается одно из двух: сотрудничать с ними или загреметь в тюрьму.
— Меня вот не арестовывали, — заметил я, — а я вел антивоенную деятельность гораздо активнее, чем ты. Да, собственно, ты после Беркли ничем таким и не занимался. С тех пор как к тебе пришли фэбээровцы.
— Это ни о чем не говорит. Я — «крот». Они, вероятно, думают, что по ночам со мной вступает в связь Арампров. ВАЛИС — кодовое название для свободного радио Арампрова.
— Арампров — всего лишь слово на асфальте.
— Арампров — это все, что противостоит Фримонту. Послушай, Фил, — Николас глубоко и прерывисто вздохнул, — наверное, мне придется с ними сотрудничать. Или по крайней мере делать вид.
— Почему?
— А ты посмотри, что произошло с тобой: в дом ворвались, половину бумаг унесли… С тех пор ты не в состоянии писать — по психологическим и практическим причинам. Нервы у тебя ни к черту. Ты плохо спишь — все ждешь, что за тобой придут. Я вижу, что с тобой сделали — в конце концов я твой лучший друг.
