Издалека было видно огромную стену — и нежную весеннюю зелень рощицы, и высокую траву, волной омывающую каменную кладку.
— Когда-то здесь был дворец — крепость одного из прежних Благословенных, — неожиданно заговорил Черный Соболь. — Он стоял и на месте нынешнего Островка. А ныне человеческие руки превратили Островок в настоящий остров. Говорят, сверху, со сторожевых башен, он похож на огромный глаз. Конечно, сейчас это не крепость. Однако стена вокруг столицы необходима.
В небе парили большие хищные птицы. Черный Соболь счел это добрым знаком.
— Ты увидишь столицу не как простой человек. Я отвезу тебя в Аэси — оттуда родом мой господин. Если тебя примут те, кому он хочет тебя препоручить, там и останешься. Это удача для такого, как ты… да что там говорить, каждому хотелось бы жить в Аэси.
— А что там? — после долгого молчания подал голос мальчишка. Черный Соболь аж вздрогнул от неожиданности.
— Там стоят дома только уважаемых людей, многие из которых весьма высокого рода. Некоторые строят дом в перешейках между пятью другими частями города. Но места, подобного Аэси, нет.
— Что я буду делать в столице? — это прозвучало неожиданно и чуть ли не требовательно.
— Разговорился… Что скажут, то и будешь. Не знаю. Мой долг — доставить тебя сюда. Господин Отори не приказывал дальше возиться с тобой.
Но в мальчишку словно демон вселился.
— Я обязан остаться там? Или нет?
— Ты мне надоел.
— Господин Отори относился ко мне хорошо. Я не могу ответить ему неблагодарностью. Но перед теми, кто там, впереди, у меня нет никаких обязательств.
— Надо было убить тебя по дороге, — раздраженно выдохнул Черный Соболь. — Мне все равно. Только прежде, чем выкинуть что-нибудь, подумай, как это отразится на репутации оказавшего тебе покровительство — даже при том, что ты, вероятно, больше его не увидишь.
— Я просто хочу понять, — тихо сказал Раи. — А идти мне некуда.
* * *
— Ну, покажи, что прислал господин Отори, — голос был женский, немолодой, но приятный. В комнату вплыла пожилая дама. Густые без седины волосы — явно накладные — пышной прической обрамляли круглое лицо, на котором было на удивление мало морщин. Богатое платье переливалось красным и синим, походило на садовый цветок.
Мальчишка поднялся, долгим движением снял темный шарф с головы — волосы были сколоты на затылке, лишь несколько прядей выбились на свободу. Спокойное лицо казалось сделанным из золотистого снега — холодное в своей отрешенности и мягкое одновременно.
— Неплохая зверушка, — улыбнулась женщина. — Он всегда любил все красивое. — И чуть озадаченно сдвинула брови, разглядев черную родинку:
— Метка? Ну-ну. Особенный, значит. Придется гадальщика звать, надо понять, к добру ли этот знак. Недобрый — нехорошо, придется избавляться от тебя. Впрочем, если к добру… — она призадумалась. — Если верить легендам, у Лотос, девушки-героини, была такая же родинка.
Черный Соболь вспомнил испуганных попутчиков, и уголок рта невольно пополз вверх.
— Господин Отори не стал бы присылать то, что может быть злом.
— Это не нам решать, — хладнокровно ответила та. — Что-то у себя его не оставил. Может, судьба так распорядилась, а может, и нет. А в остальном… приспособлю его куда-нибудь, если нет на нем тени. В столицу много таких привозят. И правильно. Все лучшее должно быть тут.
Раи слушал их безучастно. Однако женщина вдруг обратилась к нему:
— А ты, похоже, не рад очутиться в столице?
— Не знаю. Я не видел ее.
И глаза закрыл, словно и не желая видеть. Осознал, что никогда не вернется в Хэнэ.
Утренний воздух прозрачен — девушка знала это. Она привыкла просыпаться, когда небо только подумывало стать светлее, когда птицы начинали пробовать голоса. Ей не хотелась никого тревожить, и она лежала, открыв глаза, или садилась к столу и писала — на прозрачной бумаге итасси, какую выбирают поэты, на более плотной, желто-зеленой хэйта, годной для личных заметок, или на ученической нисса. Перебирала листы, зеленоватые или нежно-голубые, шелестящие — хрупкие или гладкие, словно шелк. Только бумаги ниили, на которой пишут указы, не было у нее — и невесомой, словно с размытым рисунком внутри — шитека, Облако в Танце, которой доверяют послания сердца.
Порой девушка доставала шкатулки, стоящие в нише у ее постели, — темную, инкрустированную серебром, или другую, из кости, вырезанной так искусно, что шкатулка казалась сплетенной из тонких нитей.
В первой — лежали грубоватые, тяжелые украшения из бронзы и кожаных ремешков — Хали они казались очень красивыми, настоящими; несколько камешков и, в кожаном чехле — сухие стебли степной травы. Ставшие невзрачными и бледными, когда-то розовые цветы. Девочка по имени Шафран привезла все это из восточной холмистой степи.
Во второй — только детский браслет и кольцо с золотым лунным камнем. Мать подарила их Хали, когда та вышла из младенческого возраста. Тогда девочка только радовалась подарку, особенно кольцу, которое носить еще не могла. А лет с пяти не снимала — до дня, когда оно стало мало.
Сегодня Хали не стала следовать заведенному порядку. Она кликнула девушек, немилосердно разбудив их, — и те, протиравшие глаза, помогли Хали одеться. Звать старших по рангу дам Хали не стала, а сами они не проснулись. Быстрыми шагами вышла во двор — там дожидались носилки. Усевшись, опустив занавеску с вышитыми рыбами и морскими змеями, Хали задумалась — и не заметила, как одолела расстояние от Сердца Островка до Храма Иями и Сущего. Не больно-то далеко — особенно по хорошей дороге. А дорога была хороша — золотисто-белые плиты, квадратные, одинаковые на всем отрезке пути.
Носилки остановились не у главных ворот — в небольшом дворике. Каменное кружево стен и нефритовые изваяния, между ними — кустарники с глянцевой жесткой листвой. Никто не стал на пути Аину — напротив, троюродная сестра встретила ее на пороге, провела внутрь.
— Санэ, — улыбнулась девушка. Виделись они редко, но тепло относились друг к другу. Только отец и Посвященная могли без формальностей разговаривать с Аину. Только сюда за пределами Сердца Островка могла наведаться девушка, не испросив позволения. Прозванная за цвет глаз Соколицей, Посвященная выглядела моложе своих двадцати семи лет. В темно-серой накидке — лишь во время обрядов Соколица надевала белоснежные одежды, с оранжевым и золотым. И обстановка — простая до изумления, хоть и не бедная. Девушки-шемэ , которые служили при Храме, жили еще проще. Когда-то Хали все это неприятно поразило. Теперь она завидовала.
